Шрифт:
Потом согнет толстые пальцы, забарабанит до столу и скажет: "Мда-а-а..."
– Мда-а-а... До каких же пор ты думаешь отнекиваться, а?
Боже мой, какая у него большая голова и какой низкий лоб!
– Тебя спрашиваю! Долго мы еще будем играть в молчанку?
– Товарищ Гагуа...
– начал я.
– Я тебе не товарищ! Я - капитан милиции Виктор Адольфович Гагуа, следователь, - поправил он меня.
– Я не нуждаюсь в снисхождении, уважаемый следователь, я понимаю ваше затруднительное положение, но ведь и вы должны войти в мое безвыходное положение...
– Накашидзе, я не обвиняю тебя в умышленном убийстве. В состоянии опьянения ты запустил в человека бутылкой, что и явилось причиной его смерти. Это несколько облегчает твое положение.
– Я не нуждаюсь в снисхождении, уважаемый следователь, я требую установления истины!
– Истина установлена. Она установлена показаниями восьми свидетелей. Ты читал эти показания.
– Уважаемый следователь, в сотый раз я повторяю вам: эти люди не могли дать иных показаний! На их месте я поступил бы так же.
– Чего же тебе еще надо?
– Единственная моя надежда - Акакий Харабадзе.
– Пострадавший Харабадзе благодаря тебе и твоему дружку сейчас в тяжелом состоянии. У него сотрясение мозга.
– Подождем!
– Долго же тебе придется ждать, Накашидзе! Кроме того, показания Харабадзе для меня не имеют решающего значения. Меня интересует другое: кто из вас двоих убийца - ты или Амилахвари? Впрочем, и это не столь важно. На суде вы сами договоритесь между собой. Но вы - трусы, ничтожества! Убили человека, а теперь все сваливаете на кого-то другого!
– Я ни на кого ничего не сваливаю! Бутылку бросил Харабадзе!
– Как тебе не стыдно, Накашидзе! Подумай, что ты говоришь: Харабадзе подошел к вашему столу, взял бутылку и швырнул ее в своего товарища?
– Да.
– Разве не проще было ему схватить бутылку со своего же стола?
– Проще.
– Зачем же ты упрямишься?
– Но ведь мог он поступить так, как говорю я?
– Нет, не мог!
– Почему? Почему не мог? Допросите его!
– Накашидзе, твое запирательство - тоже преступление!
– Преступление - держать невиновного под арестом!
– Невиновного?
– Допросите Харабадзе!
– Хорошо. Допросим. И он скажет - убили Накашидзе и Амилахвари. Что тогда?
– Если он порядочный человек, не скажет!
– Допустим, сказал. Что тогда?
– Тогда... тогда...
– я запнулся.
Действительно, что же будет тогда? Ведь тогда мы погибли - я и Ростом!
– А если он вообще ничего не вспомнит?
Господи, ведь возможно и такое!
– А если он умрет?
Что? Что он сказал? Умрет Харабадзе?! Нет, этого не может быть! Он не имеет права умирать! Еще чего! Погубил нас, а теперь умереть? Это проще простого - умереть! Нет, он должен жить! Смерть Харабадзе - это смерть моя, Ростома, наших матерей!
– Нет, уважаемый следователь! Харабадзе не имеет права умирать! крикнул я, вскакивая со стула.
– Мда-а-а... Подобного тебе нахала я еще не встречал, Накашидзе!.. Ладно, подпиши заключение, и кончим базар!.. Тем более что Амилахвари сознался во всем.
– Ложь! Я не верю ни одному вашему слову! Дайте мне очную ставку с Амилахвари!
– А как насчет "боржома" с похмелья?
– Издеваетесь?
– Накашидзе, пойми же: все улики против тебя! Назови хоть одного человека, свидетельствовавшего в твою пользу, и я сегодня же освобожу тебя!
– Я, я сам этот человек!
– Ты?!
– Да, я!
– Как я могу поверить тебе, тебе, который не верит ни одному моему слову?
– Поверьте моему честному слову! Других доказательств у меня нет!
– Честное слово...
– повторил следователь, - правосудие не может основываться на честном слове... Нет, брат, на честное слово я не поверю даже родному отцу...
– Значит, нет на свете ни чести, ни совести, ни доверия?!
– Подобные понятия Уголовным кодексом не предусмотрены.
– Но есть же и другой - моральный кодекс?!
– Накашидзе, Уголовный кодекс составляли люди высокой морали и нравственности!
– Дайте мне встретиться с Амилахвари!
– Нет!
– С матерью!