Я усадил маму. Она положила руки на стол, уткнулась в них лицом и продолжала плакать, вздрагивая всем телом.

Прошла минута, другая... Надзиратель не появлялся. Теперь я подошел к двери и забарабанил в нее кулаками. Тотчас же вошел надзиратель.

– Уведи меня ради бога!
– попросил я.

Надзиратель взглянул на мать. Она вытерла слезы платком, кивнула ему головой и благодарно улыбнулась.

Мы вышли из комнаты, молча миновали коридор. У крана во дворе надзиратель остановился, напился воды, утерся рукавом, потом обернулся ко мне:

– Пей!

Пить мне не хотелось, но я понял, что не хотелось пить и надзирателю и остановился он из-за меня.

– Умойся, парень, - продолжал надзиратель, - а то неудобно, глаза у тебя красные...

Я плеснул себе в лицо холодной водой и, почувствовав облегчение, улыбнулся надзирателю.

– Мать?
– спросил он.

– Мать!
– ответил я.

– Я так и понял: улыбка у вас схожая.

– Да.

– И тебе не стыдно?

Я удивленно взглянул на надзирателя.

– Чего уставился? Не стыдно, говорю, тебе?
– повторил он.

Я промолчал и, сложив руки за спиной, как это полагается заключенному, зашагал дальше.

СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ГУМАНИЗМ

Вор в тюрьме неприкосновенен, он пользуется абсолютной автономией. Вор не вмешивается в чужие дела, а вмешаться в свои дела не позволит и подавно. Поэтому, как ни парадоксально, но сидеть в тюрьме с ворами приятнее, чем с какими угодно другими людьми любого образования, профессий, судеб, характеров, национальностей. Камера, в которой нет воров, напоминает необитаемый остров, где жертвы кораблекрушения влачат жалкое существование и в ожидании спасательного судна поедом едят друг друга. Равноправие в среде воров иной раз вызывает изумление! Вор от вора отличается лишь уровнем образования, что следует объяснить отсутствием в их воровской конституции параграфа о всеобщем обязательном образовании. Впрочем, образование не дает вору ровным счетом никакого преимущества: все воры одинаково несчастны. Для них не существует понятия о социальном, имущественном или национальном цензе. Вор есть вор, будь он из Месопотамии, Танзании или Чохатаури*. Не существует для воров и черного, белого, красного, желтого цветов - все воры одинаково черны. Вор не работает, у него нет профессии, поэтому ворам чуждо чувство профессионального соперничества или профессиональной гордости. Единственная профессия всех воров - воровство. Вор может уважать вора за какие-то его выдающиеся качества, но это дело сугубо личное. Воры в тюрьме едят вместе, делятся последним куском, во всем поддерживают друг друга. Насколько вор на воле труслив и ненадежен, настолько он смел и верен товарищу в тюрьме. Тюрьма - стихия воров, здесь они чувствуют себя привольно. Вот почему воры не участвуют в уборке камеры, и вот почему в составленном Гоголем графике дежурств значатся все наши фамилии, кроме Девдариани и Гулояна.

_______________

* Ч о х а т а у р и - селение в Грузии.

Сегодня дежурят Шошиа и Мебуришвили. Они уже вынесли парашу, наполнили водой бак, и теперь Шошиа, недовольно бурча, подметает камеру. Я и Тигран играем в шахматы, остальные сидят на нарах, подобрав ноги.

– Что, я вор хуже других? Я украл меньше других?
– повысил голос Шошиа.

Я знаю, куда он клонит, но молчу...

– Да, да, чем я хуже других?
– повторил громко Шошиа, ткнув метлой в наши ноги.

Тигран так и застыл с ферзем в руке. Он внимательно поглядел на меня, потом на Шошиа.

– Это ты о ком, уважаемый Шошиа?

Не обратив на него внимания, Шошиа продолжал:

– Вор ты, Мао Цзэдун или Александр Македонский, чистота нужна всем! Да! И я вовсе не обязан подбирать мусор за другими! Где справедливость?!

– Заза-джан, ты не знаешь, о ком распространяется этот гражданин? спросил Гулоян меня.

– Играй ради бога, а то выпустят меня и партия останется неоконченной.

– Хаши восемь!
– сделал ход Тигран.

– Кебаби* четыре!
– ответил я.

_______________

* Х а ш и, к е б а б и - национальные блюда. Гулоян и Накашидзе

имеют в виду под хаши "h" и под кебаби "k".

– Конечно, тебе смешно!
– накинулся на меня Шошиа.

– Я-то при чем, Шошиа, ведь я отдежурил вчера?
– удивился я.

– Я не о тебе... Есть тут некоторые...

– Я, что ли?
– спросил Тигран.

– Вот именно! Ты и Девдариани!
– не вытерпел Шошиа.

– Так в чем же дело, дорогой Шошиа, говори!

– Да отстань от них, Шошиа!
– крикнул Мебуришвили.
– Знаешь ведь тюрьма принадлежит ворам. Не так ли, уважаемый староста?

– Тебя еще не хватало!
– огрызнулся Гоголь.
– Сказано вам: вор хозяин в тюрьме! А спросишь еще раз, вырву у тебя язык, и конец делу!

– А что я такого сказал?
– стал оправдываться Мебуришвили.
– Сказал, что тюрьма принадлежит им...

– Кому это - им? Почему - им?!
– взвизгнул Шошиа.
– Работать, убирать, парашу таскать, воду носить - не им, а жрать им?!

– Шошиа, не говори только, что кто не работает, тот не ест! Оскандалишься!
– предупредил я.

В камере захохотали.

– Вот еще!
– не унимался Шошиа.
– В гюрьме хозяева - они, в... в этом...
– Шошиа запнулся.

– Так, так... Где еще?
– спросил Тигран.

– А что, мало разве тюрьмы? В таком случае, пожалуйста, пусть отделятся от нас и создают свою "Автономную республику воров Советского Союза"!
– нашелся Шошиа.

– А ты забыл, что я и Лимон - воры?
– спросил Тигран и смахнул с доски шахматные фигуры.