Кукарача опустился на колени перед поверженным Моисеем, пощупал его челюсть, приложил ухо к груди, потом расстегнул ему воротник и потребовал воды. И тут же Ревекка, схватив валявшуюся во дворе толстую подпорку для белья, изо всех сил опустила ее на голову лейтенанта. Кукарача покачнулся.

– Убил его?! Убил кормильца семьи?! Ты будешь кормить несчастного сироту?! Умри, убийца?
– И Ревекка замахнулась подпоркой во второй раз. Но Кукарача отнял у нее палку и забросил ее в конец двора.

– Поделом мне!
– проговорил он, вытирая платком окровавленное лицо.

– Убил моего Моисея?! Убил кормильца?!
– Ревекка вновь бросилась к Кукараче с камнем в руке.

– Да уймите же ее!
– крикнул Кукарача, вырывая у Ревекки камень.

Потом он взял принесенное кем-то ведро и окатил водой Моисея. Тот застонал, затем зашевелил веками, наконец открыл глаза и приподнял голову.

– На, забирай своего благоверного и будь счастлива с ним!
– сказал Кукарача Ревекке, швырнул на землю пустое ведро и вышел со двора.

Ревекка и Исхаак бросились к Моисею и завопили в один голос:

– Очнулся! Очнулся наш дорогой, наш кормилец, наша надежда, наша радость!.. Пусть отсохнет ударившая тебя рука! Пусть онемеет проклявший тебя язык!.. Заведи себе тысячу любовниц, солнышко наше, только не лишай нас своего ангельского голоса!.. Скажи нам хоть слово, радость наша!.. Одно только слово!..

Моисей и сам был бы рад ответить своим домочадцам, да не мог. Кукарача если бил, то бил наверняка...

Кукарача с изувеченным лицом сидел в кабинете Сабашвили и прикладывал к ранам мокрый носовой платок.

– Слушай, Тушурашвили, сколько раз я говорил тебе - кончай с собственными инициативами?!
– покачал головой начальник милиции.

– О какой инициативе ты говоришь?
– поморщился Кукарача.
– Сами же они умоляли меня спасти их! Этот болван Моисей бил их смертным боем!

– Не знаю, кто кого бил...
– улыбнулся Сабашвили, взглянув на опухшее лицо лейтенанта.

– Кто мог подумать, что я же окажусь в роли пострадавшего?
– Кукарача хотел встать, но, почувствовав боль в пояснице, остался сидеть.

Сабашвили нажал кнопку электрического звонка. Вошла молоденькая секретарша.

– Слушаю.

– Принеси-ка, пожалуйста, этому красавчику твое маленькое зеркальце!

Девушка прыснула, быстро прикрыла рот рукой и вышла.

– Издеваешься?
– хмыкнул Кукарача.

– Нет. Хочу посоветоваться с тобой по одному вопросу. Нужно твое согласие.

Сабашвили начал что-то писать.

Секретарша принесла зеркальце. Кукарача посмотрел в него.

– Ну, как? Хорош?
– спросил Сабашвили.

– Ничего. Но ему досталось не меньше!
– ответил в сердцах Кукарача.

– Как, по-твоему, когда заживет?

Кукарача пожал плечами.

– А все же?

– Ну, недели через две, наверное... Пряжка-то металлическая...

– А дней десять не хватит?
– переспросил Сабашвили.

– Нет. Минимум - пятнадцать!
– ответил категорически Кукарача.

– Подумай как следует!
– Сабашвили продолжал писать.

– Чего ты пристал? Мне-то лучше знать!
– обиделся Кукарача.

– Ладно, пятнадцать так пятнадцать, пусть будет по-твоему. Отсидишь эти пятнадцать суток на гауптвахте!

– Это еще почему?
– вскочил Кукарача, забыв о боли в пояснице.

– Десять - на приведение в порядок твоей побитой морды, пять - за хулиганство.

– Нет, значит, в мире справедливости?!

– Вот именно, во имя справедливости отсидишь пятнадцать суток! На вот, возьми, - Сабашвили протянул лейтенанту листочек бумаги.
– Отдай сам секретарше, пусть отпечатает сейчас же, это приказ отвоем аресте.

Кукарача направился к двери.

– Погоди! Дай-ка оружие. Пусть полежит у меня в сейфе.

– Ух, Моисей, была бы моя воля!..
– Кукарача достал из внутреннего кармана пистолет и положил его перед Сабашвили.

– Не огрызайся! Пятнадцать суток пройдут быстро... О лекарствах и пище позабочусь лично, - обнадежил Давид Кукарачу.

Лейтенант ушел. И на пятнадцать дней квартал лишился своего инспектора...

А Моисей? Моисей с металлическими фиксаторами на челюсти месяц пролежал в Михайловской больнице, и в течение этого месяца дражайшая его супруга трижды в день кормила его с серебряной ложки рисовой кашей.