– А ты чего ждешь! Не буду же я есть один?

Мужчина взял в руку бутылку, взболтнул.

– Видать, бешеная!
– проговорил он.

– Точно, бешеная!
– ответил мальчик.

Мужчина провел ладонью по горлышку бутылки, опрокинул ее в рот и закашлялся.

– Черт! Огонь, а не водка!
– воскликнул он и уткнулся лицом в свой левый локоть.

"Господи, дай мне сейчас силы, а потом хоть убей меня!" - подумал мальчик и протянул руку к хурджину. Потом он быстро встал.

Отдышавшись, мужчина взглянул на мальчика и застыл. Мальчик держал в руке маузер и целился в него.

– Встань, Манучар Киквадзе!
– сказал мальчик, не сводя глаз с лица мужчины.

Киквадзе захотел встать, но не смог.

– Встань, подонок!
– повторил мальчик.

– Кто ты, парень, и что тебе от меня нужно?
– пришел в себя Манучар.

– Глахуна Керкадзе!

Манучар оторопел.

– Глахуна Керкадзе я, и ты умрешь от моей руки!

Тяжелый маузер прыгнул в руке мальчика, и он взялся за оружие обеими руками.

Манучар упал на колени и затряс вспотевшей вдруг головой, словно вышедший из реки купальщик.

– Не дури, парень! В твои годы нельзя убивать человека...
– Голос у Манучара дрогнул.
– Не стреляй!.. Как же ты будешь жить на свете, ходить по земле с клеймом убийцы?

– А ты? Как ты живешь и дышишь на белом свете?!

– Разве я живу и дышу?!

– Ты умрешь, Манучар!

– Скажи хоть, как звать тебя и почему ты хочешь стать моим убийцей? взмолился Манучар и до крови закусил губу.

– Я сказал: Глахуна Керкадзе!

Манучар еще шевелил губами, но мальчик не слышал его. В ушах у него стоял шум, сердце готово было выпрыгнуть из груди, в висках словно отдавались удары огромных железных кувалд. Мальчик подумал, что вместе со слухом он теряет и зрение, потому что лицо поползшего к нему Манучара то двоилось, то троилось, а потом и вовсе растаяло. Тогда мальчик спустил курок.

Он не слышал звука выстрела, не считал количества выпущенных пуль. Он чувствовал лишь, как дрожит маузер в его впившихся в посеребренную рукоятку оружия пальцах, как дергаются запястья. Потом, когда маузер перестал дергаться, мальчик вдруг ослаб, руки его разжались, и маузер с глухим стуком упал возле изуродованной головы Манучара Киквадзе.

Мальчик отвернулся от трупа, опустился на землю, зарылся головой в колени и завыл, как заблудившийся в лесу волчонок.

В полночь Ломкаца Рамишвили проснулся от яростного стука в дверь. Он встал с постели, зажег коптилку, подошел к двери и громко спросил:

– Кто там?!

– Это я, Бачана!
– ответил стоявший за дверью человек.

– Ты не Бачана!
– Ломкаца не узнал голоса внука. Сердце его тревожно забилось.

– Я это, дедушка, я, открой дверь!

Ломкаца отодвинул засов, распахнул дверь. Перед ним с поникшей головой стоял ободранный, с окровавленными ногами Бачана.

– Входи!

Бачана не шевельнулся. Тогда Ломкаца взял его за плечо и ввел в комнату. Коптилку он поставил на стол, сам опустился на стул.

– Что случилось?
– спросил старик дрогнувшим голосом.

– Человека убил!
– ответил Бачана, и подбородок у него задрожал. У Ломкацы перекосилось лицо, он схватился за сердце. Наступило долгое молчание. Наконец Ломкаца пришел в себя и, с трудом выговаривая слова, спросил:

– Зачем я пять лет читал тебе Евангелие?

Бачана не ответил. Он стоял понурившись и вытирал о штанины потные ладони.

– Кого ты убил?
– нарушил молчание Ломкаца и весь напрягся в ожидании ответа.

– Я убил убийцу Глахуны Керкадзе, дед!

У Ломкацы от удивления расширились зрачки. Он хотел встать, по колени подвели старика.

– Ты убил... Манучара Киквадзе?
– переспросил он шепотом.

– Манучара!

Ломкаца, кряхтя, насилу поднялся, подошел к двери, плотно прикрыл ее, потом вернулся к внуку и прижал его голову к груди.

– Знает кто об этом?
– прошептал он.

Внук покачал головой.

– Два божества было у меня, - тихо произнес он, - ты и Глахуна. Один погиб от руки Манучара...
– Бачана дотронулся горячей рукой до мозолистой руки деда. Рука была холодной как лед.
– Подумай, мой мальчик, как следует... Не бери на себя пролитую другим кровь... Тяжелое это дело... сказал в задумчивости Ломкаца и вдруг почувствовал, как в его старые жилы из раскаленной руки внука стала вливаться кипучая кровь, как она горячей волной проникла сперва в грудь, потом в виски. Ломкаца долго, долго всматривался в глаза внука, и понял старик, что нет больше больного пятнадцатилетнего Бачаны. Ломкаца не вынес жгучего взгляда внука и отвел глаза. Он угадал немой вопрос, затаившийся в огненных очах этого преобразившегося человека, и понял, что от того, как он сейчас ответит на этот вопрос, будет зависеть вся будущая жизнь его внука.
– Правильно, сынок! Я поступил бы так же!
– сказал он и крепко обнял внука. Бачана вдруг расслабился, обмяк, выскользнул из объятий деда и сел на пол.
– Боже всесильный, зачем твоя месть явилась в образе этого ребенка!
– простонал Ломкаца, опускаясь рядом с внуком.