Они оба задумались и через несколько секунд уже смотрели в единственное окошко. Смотрели они на зеленое поле, да на баранов своих одомашненных, чьи рога еле виднелись из окна. Блеяли они на редкость громко. Пора было кормить животных, и старик это понимал. Еще с тележкой в руках, он думал о том, что не придётся ему отдыхать вторую половину дня. Бараны не дадут. Привередливые животные, то им не это и это ни то. А если достоинство их как-то заденешь так они вообще убить могут, ну если не убить, то с ног свалить точно горазды.

– Пора баранов выгуливать Арусь, завтра зарежу одного, супа приготовишь и Наргиз накормишь до сыта. А пока, нужно хи хорошенько покормить. Что посеешь, то и пожнешь, как говорится

Он поставил чай и блюдечко с мацуном на печку и направился к баранам, предварительно попрощавшись с Арусью, поцеловав ее в лоб.

Старик вышел на улицу и повёл стадо баранов на кормежку в открытое поле. Через десять минут, наблюдавшая за стадом Арусь, потеряла старика и стадо из виду.

Дед выглядел уставшим, его большие седые усы покрывали верхнюю губу, и можно было лишь догадываться улыбается он или грустит, под своими здоровенными усами. Нос прямой и ровный, но огрубевший от старости говорил, что не только армянская кровь течёт в его жилах. Однако темные глаза, ближе к карим, никого не заставляли сомневаться в том, что он по национальности армянин. На голове у деда сидела декоративная черная шапочка, как у помощника попа, такая невзрачная, а из под шапочки в разные стороны лезли седые пышные кудри. Надетая утром кожаная жилетка была довольно просторной и хорошо на нем сидела. Она однако же была более облезлой и старой чем самый старый и облезлый баран. Брюки и потертые сапоги ничем не выделялись, однако сам дед говаривал "Я в этой одежде хожу столько… да столько не живут, сколько я хожу в этой одежде".

Дед шел спокойно, перешагивая с ноги на ногу и опираясь на небольшую трость. Дорога была дальняя. Его путь и путь его стада лежал через холмы к зеленому полю. Они шли медленно, нерасторопно. Солнце пекло им головы, однако это не мешало никому продвигаться по крутым холмам вплоть до начала бескрайнего поля.

По пути следования можно было увидеть многое, но не баранам. Их глаза, расположенные по бокам не могли смотреть, вдаль, а лишь фиксировали далекие расстояния справа и слева от себя и то довольно редко. В основном, наклонив голову, бараны следовали за своим пастухом, смотря под ноги на траву и цветы. Они не заметили перемены, когда под копытами появилась не только трава, но и красные маки.

Дед плёлся впереди и нередко засыпал во время ходьбы. Онтут же просыпался и смотрел вокруг, продолжая идти вперед. Отставшие бараны вынуждали его останавливатьвсех остальных. Когда стадо стояло, он шел в самый его конец, приближался ближе к тем животным, которые отстали и лупил их по чем зря своей тростью. Это быстро приводило баранов в чувства и они с громким блеянием снова примыкали к стаду и уже не отставали.

Зайдя на маковое поле дед решил, что надобно ускорить шаг и ускорился, ведя за собой стадо. Если бы какой-нибудь баран снова остановился, он бы не стал останавливать все стадо из-за страха, что животные здесь заснут. Они быстро двигались через маковое поле, но дед все же успевал насладиться прекрасным видом цветов.

Природа среди макового поля была просто волшебна, очаровательна и очень привлекательна для уставших путников. Возможно дед, прожжённый жизнью, знающий как опасен дурман мака, все же хотел прилечь посреди поля со своими баранами. Хотел раскинуть руки положить рядом трость и заснуть от усталости, которая все еще преследовала его после разгрузки тяжелых арбузов. Но он бы не стал этого делать.

Прежде чем он со своим стадом благополучно прошел маковое поле, ему все же пришлось полюбоваться красотой тысячи красных бутонов и тем, как на фоне зелёных холмов они выделяются, словно кровь на поле брани.

Он видел, как большой полосатый шмель присел на бутон, заполз внутрь и стал опылять цветок и как один из баранов, заметивший резкое исчезновение шмеля в бутоне, решил толкнуть бутон своим носом. Дед трахнул барана тростью по голове, но это не спасло беднягу от гнева толстого насекомого. Вылетевший из бутона, ошарашенный шмель напал на барана, а тот, не зная куда ему деться, побежал внутрь стада, что бы укрыться от обидчика. К счастью это его спасло и шмель, по обыкновению не злопамятный, улетел искать новый бутон.

Закончилось маковое поле и снова начались холмы. Зеленого луга еще не было видно. Поднимаясь на холмы и опираясь на трость, дед кряхтел, но не останавливался. Ведь остановись он, остановиться и все стадо, а если стадо остановиться его уже сложно будет привести в движение. Поэтому он шел, несмотря на усталость в мышцах и на возраст.

Горный воздух всю жизнь предавал ему сил. Вот и сейчас, вдохнув поглубже, он чувствовал, как жизнь дает ему силы идти вперед, забираться на холмы и вести за собой стадо несмышлёных баранов, которые понимают только язык палки по башке. Они, бараны, шли за ним, постоянно отвлекаясь на все раздражители, которые только могли встретиться на полях Армении. Будь то насекомые, маленькие птички или же дикие животные, прятавшиеся далеко в лесу, бараны всегда отвлекались на них и смотрели в обе стороны, а потом снова опускали взгляд на траву.

Все время их долгого похода вдалеке была отчетлива, видна гора Арарат. Она как маяк для потерявшихся суденышек, как путеводная звезда для капитанов кораблей, как жизненная цель одного великого человека, была для армян всем. И весь народ и дед, идущий в полях со своим стадом,скорбел по утраченной давным-давно святыне армянского народа.

Пока шел он и смотрел вперед, еле сдерживал свои слезы порой и не верил, что армянская гора, стала некогда турецкой. Но армянский народ говорил всегда "Она нашапотому что в наших сердцах" и дед был того же мнения. Проживая жизнь в одной деревне, дед не раз заглядывался на великую громадину, особенный символ армянской нации. Будучи ребёнком, он смотрел на гору Арарат с благоговением, подростком бежал к ней после ссоры с родителями, осознавая, что не сможет подбежать вплотную, мужчиной шел к горе праздновать свадьбу, а отцом водил сына к горе перед его уездом в армию. После смерти сына плакал в полях, думая об осиротевшей внучке и все смотрел на заходящее солнце и на гору Арарат, которая всю его жизнь была рядышком, совсем близко и все-таки далеко.