Элиза закрывает глаза, стоит перед будущей тишиной, а потом входит. Они давно не носят эти тяжелые платья, носят удлиненные хлопковые рубашки, волосы можешь убирать, как хочешь, или ходи с распущенными. Можно приглашать гостей в патио, но сюда нельзя – это место тишины, здесь человек очищается от грохота в голове, здесь он, как слон, спит на ногах. Некоторые люди вообще так всегда и живут, спят в тихом безмыслии, но Элизе так скучно. Она любит пошуметь, но иногда не может остановиться, все думает и думает, размышляет, чтобы такое еще предложить этому миру. Обычно она предлагает перформанс, но иногда – вышивку.

Сюда, в эту комнату ходят, чтобы поговорить с ангелами, они сидят на круглом окошке над печкой. Первого ангела увидели семнадцать веков назад, и так уверенно их описывали все это время, что человек, который приходит сюда, тоже их видит. Это как медиа – никакой разницы. Там же люди тоже видят какие-то сущности. Сущность «страна», сущность «национальная идентичность». Одна страна нападает на другую – сущности бьются. Сколько их всюду, пусть и ангелы тоже будут, они мирные и к тому же исполняют желания. Ой ну хватит, сейчас скажете, что это все мистицизм. А что вы об этом думаете: Элиза загадала четыре, и все исполнились.

Теперь уже можно говорить. Она попросила любовь, и ей дали. Его зовут Мистер, и он церковный агент, устраивает гастроли хора, очень уважаемый человек. Руки держит за спиной, как в старых фильмах, и носит жилет. Жилет, представляете! О мой ангел-агент. Отношения только недавно начались, но Элизе не терпится потрепать ему шерстку. Она закончит проект и можно ехать к океану, так и договорились, поедут, будут гладить друг друга под звездами.

Элиза – монахиня шума. Она приехала сюда, чтобы избавиться от этих переговоров в голове, а кто-то приезжает, чтобы перестать бояться, а также есть монахини эгоизма, тщеславия, гордости, и их творческий проект как раз об этом; когда он закончится, все будет иначе. В это надо поверить, и все воплотиться.

Она становится на мысочки и смотрит на свет в окне.

– Ну что, напечь тебе хлеба?

Ангел молчит.

– Напечь или нет.

Молчит.

Ладно.

И она печет. А потом случайно уронит свечу, видит – а он сидит. Силуэт из света. Ангелов не бывает, скажет голова, но уже тихо-тихо. Нет, вот же он, посмотри. И голова обращена к свету, и она не может понять ангела головой, но она может на него смотреть.

– Симпатичненький.

Всюду расставлены эти монастыри, и люди попадаются – в счастье. Новая волна смирения накрыла мир. Но если человеку хорошо…

Элиза поставила тесто в печь и садится за фортепиано. Ее проект так и выглядит – женщина печет и играет. Хлеба и зрелищ. Но теперь в роли зрелищ – искусство. Она исполняет красочно, а иногда нежно, а потом опять сильно. Это же монахиня шума, внутренние разговоры перешли в ноты. И ангел болтает ногами – весело.

А потом она выходит из этой комнаты – улыбается, в руках печенье. Выходит, а в патио – вечеринка. Монахини из высшего общества часто устраивают такие посиделки. Элиза ставит на стол выпечку. Кто-то заметил.

– Давай, Элиза, давай!

– «Лилия – символ чистоты!»

– Лучше про Святого Игнасио!

– Спой про кенгуру!

– Или «катайся, катайся».

Ладно. Она встает босиком на траву и закрывает глаза.

Он шел по улице, немного торжественно, заигрывая чуть ли не с каждым объектом, что видел. Повод у него был вполне ясный, ему выписал автограф сам констанций силентиус, глава комнаты пяти дверей, куда, как вы помните, всякого подряд не пускают, но только тех, кто хорошо проявил себя на смиренной должности. Ноги его слегка подрагивали, и настроение было самое щедрое на взлеты и прыжки. Как вдруг… Вдруг он повстречал Бога. Бог стоял к нему лицевой стороной и вязал на спицах слова. На спицах? – спросил читатель. Что-то вы вообще сбрендили. Но стоит отметить, что ситуацию эту было сложно описать как-то в ином ключе: Бог стоял в большом красивом халате из облаков и двумя пальцами вязал из небесной шерсти картину мира. Вы скажете: глупость, как ее можно увидеть? Вот и Томми потер глаза, но и теперь продолжал видеть Бога, который вязал на пальцах из облаков, иногда подбирая фрагменты своего халата, иногда даже свои волосы. Волосы у Бога были очень красивые, они были закручены каллиграфическим способом и создавали отдельное небесное явление. Томми хотел было пихнуть в бок прохожего, чтобы показать, что на небе какие-то связующие, но никого поблизости не было, и он продолжил изумляться один.

Подойдя к металлическому зданию, которое напоминало душильню для любых проявлений артистизма, Томми слегка поклонился видению в высоте, потом для надежности поклонился еще раз, прошептал едва улометное «благодарствую», приложил пропуск и зашел в здание, где его встретили взглядом два охранника, один из которых был серб, другой – корпящий над вечностью (у него были большие амбиции в плане написания стихов о входящих). Они дружелюбно кивнули по очереди: сначала серб, потом следующий, и тот, второй начал что-то записывать – «видимо, мой литературный портрет», – решил Томми, улыбнулся и пошел к лифтам.

В это самое время в другую дверь вошла женщина, у которой в руках было что-то волшебное. Томми понял, что оно превращается, пока она его несет, и поспешил отвернуться, чтобы не омрачить рождение магии своим весьма прагматичным взглядом на вещи. Дело в том, что у него была давнишняя борьба с собой: по характеру ему хотелось каждое проявление магии сделать публичным, чтобы люди могли увидеть, но умом он понимал, что некоторые тайны должны оставаться скрытыми, иначе потеряют свою силу и растворятся в обыденности. А этого ни один служащий компании «Ветер Интертезис» не мог допустить.