…Так Идвик отрыгнул рукав и снова забубнил. Только теперь ощутил, что позор нынче крепок, как никогда, такое редко кто выдержит, и уже несколько наказанных выбежали из комнаты, но другие продолжали перетаптываться, прокручивая свое наказание, все было как всегда, пока не распахнулась одна из дверей, и на позор не вывели нового человека. Он будто бы возник, и все, кто стояли тут, смотрели на него, как на возникшего. С ним вместе ввалилась в комнату невидимая мечта, то ли мечта, то ли свет, и странно, что человек носил с собой внутренний свет, но он вошел прямо с ним. Он тихо поздоровался и сел у попавшейся стены. В его руках возникла буквенная книга – такая старая из смысла и дерева, которая могла исчезать. Он пустил по строчкам глаза и начал исчезать вместе с ней, словно реальность для него отпала сейчас, и, кажется, они заподозрили.

Каждый из них начал усиленно смотреть, но парня совершенно не трясло, он будто не реагировал, и один из стоявших прошептал:

– Вы видите, как он публично исчезает?

– Он хочет сбежать, обмануть нас всех, не выстоять своего наказания.

– А может, выражает протест…

– Нам надо сторониться его или запугать.

Так они шелестели, так шелестели, и чуть не нагрянула осень, но здесь оказалось не предусмотрено, поэтому начали опадать разными словами. Говорили: вонь, вонь, будет вонь, и резко отворачивались, убежденные, что скоро появится запах, и надо было поскорее запрятать носы, но рты все же продолжали шуршать, обсуждая нового человека.

– Уродство отщепенства…

– А, знаете, я начинаю понимать… Смотрите, как он скромно одет: серые вещи, какой-то рюкзачок… К тому же он читает… Господи, так это же эскапист!

– Только не он… Эскапист! Эскапист!

Люди стали толкаться, протискиваясь к выходу, мяли друг друга, стараясь выскочить первыми. Позор стал почти невыносим, и Идвик тоже двинулся, надеясь избежать, но вдруг почувствовал симпатию к этому отважному новичку, и так ему захотелось подойти. Он двинулся по стене, пересиливая свое окоченение, и глотное бормотание обретало силу, пока он шел, вливалось в его горло. Когда он был рядом, голос оказался готов, он выдавил его разрешите представиться – Идвик, и парень сказал, что он Бермин, а дальше они сидели у стенки отверженных и говорили о разных социальностях.

– А как вы попали на позор?

– Не могу сказать, что это совершенно случайно… Я все же интересовался, совершал какие-то акции, публичные поступки, и как-то они разгадали, вывели меня на позор. Наверное, хотели посмотреть, как я буду реагировать, и теперь я должен был исходить в судорогах унижения – мне, конечно, выгодней притвориться, но вот беда, я совершенно не чувствую наказания…

Так он объяснил, и вскоре они обменялись историями: Идвик рассказал про бубнеж и работу в сфере коммуникативных услуг, а Бермин поведал о своих жизненных делах.

– Я чиню измельчители целей, работаю в сервисном центре, где все эти приборы… Ну знаете, такие измельчители, и люди засовывают туда цели, получают однородную взвесь, распыляют и имеют пространство взвешенных целей, на деле – маленьких желаний, которые только отвлекают…

– И вы там являетесь мастером?

– Да, у нас каждый мастер – это мастер, но антимастер тут подходит удачней. Когда появляется вызов, я просто прихожу туда и заменяю одну из частей на ту, что не дает размельчаться их целям и превращаться в желания. И цель уже не крошится, хотя выходит похожий порошок, и можно распылять… Такой у меня эскапизм.

– Альтернативная социальность?

– По-разному можно называть.

Они беседовали многие часы и, когда они вдоволь наговорились, Бермин кивнул дружелюбно и вернулся глазами в бумажный сюжет, а Идвик сидел рядом, впечатленный, и думал об огромной картине, когда люди выходят из рамок и тянут за собой мир, и мир расширяется. Мир, как заросшая жизнь, но они трогают его пальцем, и он становится газообразным, так что можно дышать им всем, так что можно проходить сквозь него и там, где стояли стены, теперь другие идеи. Люди, которые прокладывают пути. Идвик подумал так, и стихия позора сокрушила его тело, но теперь ему было стыдно не за свое бормотание, но за идеи, которые он в себя не пускал, за границы, которые он взращивал в себе. Ничего, ничего. Мы тоже скоро подтянемся. Он завернулся в это озарение, закрыл глаза и качался, читая по собственным мыслям, пока мурашки не вышли на кожу, и внутренняя дрожь, как оглушительная игра барабанов, по которым били бесстрашные голоса нового времени.

Спонтанные бабочки… Он подумал себя и – рисунок (пост, фотография). Но все было немного сложней. Это был такой человек… Он не вмещался в собственное представление о человеке и был огибаемым, в том смысле, что ему казалось, будто вокруг него что-то вращается, и он никак не мог уловить, и не знал, как к этому прислушиваться, приглядываться, или еще какое-то действие. Может быть, он чувствовал себя горизонтальным, и эта нестыковка крутилась ощущениями вокруг его тела, это отвлекало, и Кайл все время пытался отмахнуться от этой непонятности, но она никуда не девалась, и кто-то из друзей шутил, что у него выросла собственная орбита, и он уже не видел в этом абсурда, и даже другие начали замечать. Так, в автобусе он занимал больше места, чем остальные, и кто-то бурчал: «Подвиньте свое личное пространство, будьте добры», но Кайл никак не мог это подвинуть, потому что не знал, как можно это ужать, он старался скромнее дышать, забирал воздух маленькими рывками, как-то уменьшал себя, но эта орбита не отпадала, и куда бы он ни пошел, везде она проявляла себя.

Кто-то посоветовал ему обратиться к футурологу, и вскоре он попал к футурологу, у которого были золотые локти на пиджаке, и он держал ими какую-то орбиту: как, и у вас есть какая-то орбита? – Конечно, у меня есть, я специалист по орбитам. – Я думал, вы по будущему… – Ну, я широкий специалист. И он смотрел так, долго, внимательно выщупывал руками, а потом так сел и написал что-то, сделал мгновенное заключение, сказал: да вы же просто из формы вывалились, размазываетесь, порог сломался. – И как мне теперь полечить?