Сердце забилось, напоминая о прежних тревогах, и я с трудом заставила себя выйти из ванной. Села на край кровати, убеждая себя в том, что всё хорошо.

Я не дошла волноваться.

Не получалось.

В тишине комнаты я была пленницей, куклой, ждавшей приговора. Стало тошно от одной мысли, что сейчас я вынуждена буду вновь спуститься вниз и за обедом есть игрушечную еду из игрушечной посуды, сидя рядом с куклой, которая мне больше всего не нравится — с папенькиной "любимой" женой, которую он поменяет, потому что эта состарилась и надоела.

Господи, какой ужас!

Я дернулась, стараясь как-то вывести себя из оцепенения — и едва сдержала вскрик, когда тишину, царившую в моей комнате, разорвал громкий звонок мобильного телефона.

Признаться, я даже не успела посмотреть, кто именно мне звонил. Быстро провела пальцем по экрану, принимая вызов, и поднесла мобильный к уху, с трудом выдавив из себя короткое: — Алло.

— Станислава? — голос Анатолия Игоревича был для меня полнейшей неожиданностью.

Страх перед будущим резко сменился переживаниями за маму. Это были куда более понятные, знакомые ощущения, не сказать, что хоть немножко приятные — но всё равно не настолько пугающие. Я выдавила из себя слабое подобие улыбки, зная, что это позволит мне говорить чуть более уверенно, хоть собеседник меня и не видит.

— Да, я вас слушаю, Анатолий Игоревич, — спокойно промолвила я.

— Мы уже всё утвердили с нашими немецкими коллегами, — врач говорил, явно с трудом сдерживая радостное волнение. Обычно равнодушный и спокойный, он, кажется, искренне проникся болезнью моей мамы и очень хотел ей помочь. — Во вторник вы с Алевтиной сможете выехать в Германию, перевозку вам организуют.

— Что? — я застыла. — Но ведь я внесла только половину суммы.

Если они уже назначили операцию и остановят всё в последнее мгновение, потому что это неполная цена… Или откажут маме в длительной реабилитации…

Это может быть даже хуже, чем вновь отложить операцию. Она разволнуется, подскочит давление, пульс.

— Сегодня утром остаток суммы был внесен в фонд, — пояснил Анатолий Игоревич. — Сумма полностью покрывает расходы на реабилитацию и, разумеется, саму операцию, плюс финансы на медикаменты. А для вас, Станислава, как для ближайшей родственницы, будет предусмотрено место жительства, чтобы вы могли находиться рядом с матерью. На вас остаются только бытовые расходы и.

Он говорил что-то ещё, но я не слышала. В ушах просто шумело. Значит, Олег всё-таки внес вторую половину суммы? И я могу больше не бояться, что мама погибнет, не дожив до операции? Могу верить в порядочность Лаврова? Могу.

Надеяться на то, что всё хорошо закончится.

— Так что жду вас завтра утром, будет моё дежурство, — я буквально видела, как улыбался Анатолий Игоревич, — сможем обсудить все детали и займемся последним этапом подготовки к перевозки.

— Да, — кивнула я, хотя знала, что врач не может меня видеть. — Да, конечно, я буду!

— До свидания.

— До свидания, — попрощалась я практически шепотом — и буквально взлетела с кровати.

Теперь я могу наконец-то покинуть этот ужасный дом. Сбегу из этого сумасшедшего дома, навсегда попрощаюсь со всем, что связывает меня с отцом. Надо только… Надо…

Я понимала, что для жизни там, в Германии, тоже понадобятся деньги, потому буквально вихрем промчалась по комнате, собирая самые ценные вещи. Несколько украшений, которые я носила только для того, чтобы отец не понял, что я его обманываю — теперь можно продать, выручить за них хоть какие-нибудь деньги. Или обменять у своих "подруг" из университета — возможно, они согласятся?

Минимальный набор вещей, которые легко можно унести с собой. Немного денег — сумма, оставленная на черный день, когда понадобится немедленно покупать какие-нибудь лекарства. Всё, что я хотела забрать с собой, с легкостью поместилось в небольшую дорожную сумку, которая издалека даже не должна была вызвать у отца подозрений. Впрочем, сейчас мне было всё равно. Я забыла об осторожности и мечтала только о том, чтобы покинуть дом. Раз и навсегда. Я больше не вернусь сюда, в эти богатые хоромы, даже если папенька станет в ногах валяться и умолять меня вновь сыграть роль наследницы его империи. Если эта империя, конечно, всё ещё существует.

Больше не заботясь ни о чем, я выглянула из комнаты. В коридоре было пусто, и я, убедившись в том, что могу спокойно покинуть дом, вышла из спальни и тихо направилась вниз по ступенькам. Оставалось только обуться и выйти на улицу, вот и всё. И пересечь холл, конечно же. Но ни Федор, ни кто — то из прислуги, ни сам отец или Викки не спешили выскочить мне навстречу, чтобы остановить.

Я бы так и прошла спокойно мимо, но что — то заставило меня замереть, остановиться, прислушаться к доносящимся из гостиной звукам. Дверь была прикрыта, но неплотно, потому я всё ещё могла слышать звон голосов. Отцовский, с трудом не срывающийся на крик, льстивый Викин и.

Олега.

Разумеется, я его узнала. Это было бы довольно трудно — не признать человека, с которым.

Я велела себе оборвать мысль и тихо, крадучись, подошла к двери. Застыла, заглядывая в щель, и почувствовала, что мое сердце, которое до этого глухо билось в груди, заколотилось так, словно вот-вот разорвется на мелкие части.

Мой отец носился по гостиной, будто ужаленный. Он несколько раз порывался подойти к Олегу, но натыкался на взгляды накачанных незнакомцев в костюмах — вероятно, это была охрана. Сам Лавров вальяжно расселся в кресле и наблюдал за моим отцом с издевательской улыбкой на губах.