– А как так получилось, что ты машину разбил? – снова спросила Анна.

– Идиотская ситуация,– Марк усмехнулся и взъерошил волосы на макушке. Затем немного помедлив, добавил. – я тогда пьяный был. Машину не сильно вмял, да и на мне ни царапины не оказалось. – Он соврал, решив, что незачем говорить Анне правду, однако она поняла это и метнула на него пронзительный взгляд, но говорить ничего не стала. Немного помолчав, она спросила:

– А что с твоими книгами? Ты написал еще что-нибудь? Может пытался что-нибудь напечатать? Может…

– Нет.

– Почему?

– Я не пишу уже семь лет.

Повисло тяжелое молчание. Марк кромсал чайной ложкой пирожное на маленьком блюдце. Каждый раз, как ложка проходила плотный слой слоенного теста и сливок, железо стукалось о дорогую керамику сервиза, издавая острый звон. Первой не выдержала Анна:

– Зря ты так. У тебя хорошо получалось.

– Мне некому было писать,—быстро сказал Марк, затем так же быстро добавил. – стало некому.

– надо писать для себя.

– Нет. Так говорят, но все пишут для других. Прочитать произведение могут многие, но каждый поймет его по-своему, а вложенный тобой смысл если и способен кто понять, то лишь тот, ради которого и была проделана вся работа, зачастую бессмысленная, потому что не всегда человек, которому ты посвящаешь свою писанину собирается вникать в нее. Если быть точнее, в гробу он видал твое бумагомарание. – Марк уже жалел о том, что сказал. Он знал, что Анна хочет его спросить о чем-то. Он даже догадывался о чем. Его это тоже интересовало, потому он, потеряв так резко хорошее настроение, спросил:

– У тебя есть кто то?

– Нет.– спокойно ответила Анна.

– А был кто-нибудь?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. А у тебя?

–Нет, – Марк со вкусом растянул слово. – много лет никого не было. Четыре года назад одна хорошая знакомая призналась, что нравлюсь ей, хотя дело было даже похуже. Я ей не мог ответить тем же. Год назад мать весь мозг выела по поводу моего «одиночества», ну я и решил, что терять уже нечего. Попробовал отношения с ней. Только ничего не вышло из этой затеи. Плохо у меня стало получаться роль парня. Вот, недавно расстались.

И снова наступило молчание, которое не смущало обоих. Как ни странно, Марк совсем не удивился этому. Он вообще в принципе перестал удивляться всяким поворотам в своей жизни. Какими бы крутыми они не были.

– А помнишь, – Анна кинула одновременно и робкий и уверенный взгляд на своего хмурого собеседника. – помнишь, как мы в первый раз убежали от нашей кучной кампании? Помнишь как ты любил запах моих жасминовых духов? Ты же помнишь их, знаю что помнишь. – Анна положила свою маленькую ладонь на крупную, жилистую ладонь Марка, от чего ему сделалось невероятно приятно, словно в знойный летний день он сделал глоток холодной колодезной воды. – А помнишь, как ты меня в первый раз…

– Анна, прошу перестань.– протянул Марк, каким-то не своим, молящим тоном и при этом опустил голову, почти касаясь лбом стола, замотал ей медленно из стороны в сторону. – Ты же знаешь, что между нами все кончено. – Марк медленно, словно с большим трудом вытащил руку из под руки Анны. – Ты сама захотела этого. Так чего же ты хочешь теперь? Зачем ты хотела меня видеть?

Анна ответила не сразу. Наконец она с трудом произнесла:

– Я умираю

– Знаю, – так же с трудом тихо проговорил Марк.– сожалею.

– Я лишь хотела извиниться за те слова. – Анна глубоко вздохнув, пробежала глазами по помещению.

– Макс сказал, что ты тяжело больна, – не обращая внимания на ее слова, произнес Марк. Его вдруг поразила ужасная догадка, так что он очень медленно перевел глаза со стола на Анну.– Какая то хрень, кажется клапанная недостаточность. Она же по моему к врожденным заболеваниям не относится.

– Верно. Заболевание развилось постепенно.

– Как давно?

– Выявили давно.

– И? – с нетерпением протянул Марк. Он с волнением заметил, что боится подтверждения своей догадки.

– Обострение началось семь лет назад.– Закончила Анна, и глаза ее заполонили слезы.

В кафе вдруг стало до отвращения тихо, настолько, что было слышно тиканье часов Марка. Он почувствовал, что на лбу у него выступил холодный пот. Тишина стала просто невыносимой. Вдруг Марк с силой обрушил сжатую в кулаке ладонь на стол, да так сильно, что вся посуда подлетела вверх и громко стукнулась при падении о стол, а маленькая кофейная чашечка с блюдцем под ней, на которую Марк по чистой случайности опустил кулак во время удара, разлетелись вдребезги, и осколки их врезались в мякоть руки, до костей разрезая плоть.

– Почему ты мне ничего не сказала? – произнес Марк хриплым от бешенства голосом, весь уже обливаясь потом. Прядь его волос взмокла и прилипла ко лбу. – Почему? Скажи?

На них стали оглядываться люди, сидящие за соседними столиками, но ни Марк, ни Анна этого не замечали. Губы Анны дрожали. Она не находилась, что ему ответить. Наконец она тихо произнесла:

– Я не хотела, чтобы ты мучился.

– Но я ведь мучился, только не из-за этого. Мы ведь могли провести эти семь лет вместе. Господи, что ты наделала. Как ты могла так поступить, – и он в бессильной злобе сжал кулаки, из правой ладони его тем временем ручьем хлестала темно-красная кровь, пачкая стол и сервиз. Прежней пассивности как не бывало. Сейчас он ненавидел все на этом чертовом свете.