– В газетах?

– В ужасных, грязных, вульгарных газетах. Она, может, потребовала - не в полный голос, но четко и ясно, и я такой возможности не исключаю, - чтобы сначала он расстался с газетами, а уж потом состоится разговор, потом она скажет "да", потом он получит ее деньги. Вот это я вижу - уж яснее некуда: ему нужны деньги, необходимы, отчаянно, позарез; нужда в деньгах, пожалуй, и за-гнала его сейчас в яму. Он должен что-то предпринять - он и пытается. Вот тот побудительный мотив, которого недоставало в нарисованной нами позавчера картине.

Мод Блэнди внимательно все выслушала, но эти рассуждения ее, по всей видимости, не убедили.

– Нет, случилось что-то другое, и худшее. Ты это так толкуешь, чтобы твоя беспощадность в практических делах - а тебе этого от меня не скрытъ вы-глядела не столь уж бесчеловечной.

– Ничего я не толкую, и мне совершенно все равно, что там с ним случилось. С меня достаточно той поразительной - великолепной - "иронии", которая тут заключена. А вот ты, я вижу, напротив, порываешься истолковать его дела в смысле - как ты выразилась?
– "худшее". Из-за своего романтизма. Ты видишь все в мрачном свете. Но ведь и без того ясно - он свою распрекрасную невесту потеряет.

– Ты уверен, что потеряет?

– Этого требуют высшая справедливость и мои интересы, которые тут замешаны.

Но Мод продолжала гнуть свое:

– Ты, если не ошибаюсь, никого не считаешь добропорядочным. Так где же, помилуй, отыскать женщину, которая ставит подобное условие?

– Согласен, такую найти нелегко.
– Молодой человек помолчал, соображая.
– И если он нашел, ему очень повезло. Но в том-то и трагизм его положения: она может спасти его от разорения, но, вот поди ж ты, оказалась из тех странных созданий, чье нутро не все переваривает. Надо нам все-таки сохранять искру - я имею в виду искру порядочности, - и кто знает, может, она и тлеет в сем сосуде скудельном.

– Ясно. Только зачем столь редкостному женскому сосуду признавать себя сходным со столь заурядным мужским? Он же - сплошная самореклама, и для нее куда естественнее испытывать к нему отвращение. Разве не так?

– Вот уж нет. Что-то не знаю никого, кто испытывал бы к нему отвращение.

– Ты первый, - заявила Мод.
– Убить его готов.

Он повернулся к ней пылающей щекой, и она поняла, что коснулась чего-то очень сокровенного.

– Да, мы можем довести до смерти.
– Он принужденно улыбнулся.
– И вся прелесть этой ситуации в том, что можем сделать это совершенно прямым путем. Подвести к ней вплотную. Кстати, ты когда-нибудь его видела, Бидел-Маффета?

– Помилуй, сколько раз тебе говорить, что я никого и ничего не вижу.

– Жаль, тогда бы поняла.

– Ты хочешь сказать, он такой обаятельный?

– О, он великолепен! И вовсе не "сплошная самореклама", во всяком случае отнюдь не выглядит напористым и навязчивым, на чем и зиждется его успех. Я еще посмотрю, голубушка, как ты на него клюнешь.

– Мне, когда я о нем думаю, от души xoчется его пожалеть.

– Вот-вот. Что у женщины означает - без всякой меры и даже поступаясь добродетелью.

– А я не женщина, - вздохнула Мод Блэнди, - к сожалению.

– Ну, в том, что касается жалости, - продолжал он, - ты тоже переступишь через добродетель и, слово даю, сама даже не заметишь. Кстати, что, Мортимер Маршал так уж и не видит в тебе женщину?

– Об этом ты у него спроси. Я в таких вещах не разбираюсь, - отрезала она и тут же вернулась к Бидел-Маффету: - Если ты встречаешься с ним в понедельник, значит, верно, сумеешь раскопать все до дна.

– Не скрою - сумею, и уже предвкушаю, какое удовольствие получу. Но тебе ничего, решительно ничего из того, что раскопаю, не выложу, - заявил Байт.
– Ты чересчур впечатлительна и, коли дела его плохи - я имею в виду ту причину, что лежит в основе всего, - непременно ринешься его спасать.

– Разве ты не твердишь ему, что такова и твоя цель?

– Ну-ну, - почти рассердился молодой человек, - полагаю, ты и в самом деле придумаешь для него что-нибудь спасительное.

– Охотно, если б только могла!
– сказала Мод и на этом закрыла тему. А вот и мой жирный кавалер!
– вдруг воскликнула она, заметив Мортимера Маршала, который, сидя на много рядов впереди, крутился в своем узком кресле, выворачивая шею, с явной целью не потерять Мод из виду.

– Прямое доказательство, что он видит в тебе женщину, - заметил ее собеседник.
– А он, часом, не графоман, творящий "изящную литературу"?

– Еще какой! Написал пьеску "Корисанда" - сплошная литературщина. Ты, верно, помнишь: она шла здесь на утренниках, с Беатрис Боумонт в главной роли, и не удостоилась даже брани. У всех, кто был к ней причастен - начиная с самой Беатрис и кончая матушками и бабушками грошовых статисток, даже билетершами, - у всех до и после спектакля брались интервью, и он тут же свое изделие опубликовал, признав справедливым обвинение в "литературности" - мол такова его позиция, что должно было стать отправной точкой для дискуссии.