Еe приятель, вытянув во всю длину ноги и закинув сцепленные в пальцах руки за голову, снисходительно слушал.

– Так-так. Может, чем мне возиться с Бидел-Маффетом, лучше сразу устро-ить тебе свидание с ним?

– Не раньше, чем ты пошлешь его на все четыре стороны.

– Значит, ты хочешь сначала с ним встретиться?

– Это единственный путь... что-то для него сделать. Тебе следовало бы, если уж на то пошло, отбить ему телеграмму: пусть, пока со мной не встретится, не раскрывает рта.

– Что ж, отобью, - проговорил наконец Байт.
– Только, знаешь, мы лишимся великолепного зрелища - его борьбы, совершенно тщетной, с собственной судьбой. Потрясающий спектакль! Второго такого не было и не будет!
– Он слегка повернулся, опираясь на локоть, - молодой человек на лоне природы, велосипедист из ближайшего пригорода. Он вполне мог бы сойти за меланхолика Жака, обозревающего далекую лесную поляну, тогда как Мод, в шляпке-матроске и в новой - элегантности ради - батистовой блузке, длинноногая, длиннорукая, с угловатыми движениями, в высшей степени напоминала мальчишескую по виду Розалинду. Обратив к ней лицо, он почти просительно обронил:

– Ты и впрямь хочешь, чтобы я пожертвовал Бидел-Маффетом?

– Конечно. Все лучше, чем принести в жертву его.

Он ничего не сказал на это; приподнявшись на локте, целиком ушел в созерцание парка. И вдруг, вновь обернувшись к ней, спросил:

– Пойдешь за меня?

– За тебя?..

– Ну да: будь моей доброй женушкой-женой. На радость и на горе. Я, честное слово, - с неподдельной искренностью объяснил он, - не знал, что тебя так прижало.

– Со мной вовсе не так уж скверно, - ответила Мод.

– Нe так скверно, чтобы связать свою жизнь с моей?

– Не так скверно, чтобы докладывать тебе об этом - тем более, что и ни к чему.

Он откинулся, опустил голову, улегся поудобнее:

– Слишком ты гордая - гордость тебя заела, вот в чем беда, - ну а я слишком глуп.

– Вот уж нет, - угрюмо возразила она.
– Ты не глупый.

– Только жестокий, хитрый, коварный, злой, подлый?
– Он проскандировал каждое слово, словно перечислял одни достоинства.

– Я ведь тоже не глупа, - продолжала Мод.
– Просто такие уж мы злосчастные - просто мы знаем, что есть что.

– Да, не спорю, знаем. Почему же ты хочешь, чтобы мы усыпляли себя чепухой? Жили, словно ничего не знаем.

Она не сразу нашлась с ответом. Потом сказала:

– Неплохо, когда и нас знают.

– Опять не спорю. На свете много всего - одно лучше другого. Потому-то, - добавил молодой человек, - я и спросил тебя о том самом.

– Не потому. Ты спросил, потому что считаешь: я чувствую себя никчемной неудачницей.

– Вот как? И при этом не перестаю уверять тебя, что стоит немного подождать, и все придет к тебе в мгновение ока? Мне обидно за тебя! Да, обидно, - продолжал приводить свои неопровержимые аргументы Байт.
– Разве это доказывает, что я действую из низких побуждений или тебе во вред?

Мод пропустила его вопрос мимо ушей и тут же задала cвoй:

– Ты ведь считаешь, мы вправе жить за счет других?

– Тех, кто попадается на нашу удочку? Да, дружище, пока не сумеем вы-плыть.

– В таком случае, - заявила она после секундной паузы, - я, если мы поженимся, свяжу тебя по рукам и ногам. Ты и шагу не сможешь ступить. Все твои дела рассыплются в прах. А так как сама я ничего такого не умею, куда мы с тобой залетим?

– Ну, разве непременно надо залетать в крайности и прибегать к вывертам?

– Так ты и сам вывернутый, - парировала она.
– У тебя и самого впрочем, как у всей вашей братии, - только "удовольствия" на уме.

– И что с того?
– возразил он.
– Удовольствие - это успех, а успех удовольствие.

– Какой афоризм! Вставь куда-нибудь. Только если это так, - добавила она, - я рада, что я неудачница.

Долгое время они сидели рядом в молчании - молчании, которое прервал он:

– Кстати, о Мортимере Маршале... а его как ты предполагаешь спасать?

Этой переменой предмета беседы, которую он совершил необыкновенно легко, словно речь шла о чем-то постороннем, Говард, видимо, стремился развеять то последнее, что, возможно, еще оставалось от его предложения руки и сердца. Предложение это, однако, прозвучало чересчур фамильярно, чтобы запомниться надолго, и вместе с тем не настолько вульгарно, чтобы совсем забыться. В нем не было должной формы, и, пожалуй, именно поэтому от него тем паче сохранялся в дружеской атмосфере слабый отзвук, который, несомненно, сказался на том, как сочла нужным ответить Мод: