Дойли и сам не понял, как в его ослабевшем, разбитом теле взялись ловкость и сила, даже большие, чем в лучшие времена – но через секунду он обнаружил, что оказался рядом с девушкой и крепко удерживал ее извивающееся тело, одновременно пытаясь затащить ее обратно на борт.

– Пусти… Пусти меня! Господи, Господи, не могу больше!.. Ради Бога, пусти… – словно в бреду, твердила она, царапая его пальцы острыми ногтями и бессильно запрокидывая голову ему на плечо. – Не могу я, слышишь? Отпусти…

– Нельзя, нельзя, мисс… сеньорита! – наугад выпалил Дойли, впервые заглянув прямо в ее черные глаза, и понял, что угадал. Пользуясь ее секундным замешательством, он выдохнул: – Как вас зовут?

– Эрнеста. Эрнеста Морено, – хрипло ответила она, в забытьи покорно позволив вновь опустить себя на палубу и до боли вцепившись в плечи только что спасшего ее мужчины – стоять ей все ещё было сложно. Эдвард поморщился, но отталкивать ее не стал и даже сам на всякий случай придержал ее за талию – мало ли что ещё придет в голову этой несчастной.

– Сеньорита Эрнеста, нельзя умирать. Я пробовал, знаю. Вот увидите, все ещё может измениться к лучшему… Я понимаю, как вам сейчас одиноко и больно, но так нельзя. Нельзя, понимаете? Надо… надо жить, даже если совсем все плохо, – собственные слова показались ему неимоверно фальшивыми, и, взглянув в напряжённое, но открытое лицо девушки, он неожиданно спросил именно то, что хотел узнать: – Тот мужчина на острове – это был ваш муж?

– Нет, – глухо ответила она, отвернувшись и долгим, полным муки взглядом впиваясь в залитую солнцем морскую гладь. – Это был мой друг. Лучший друг. Нас с ним обвинили в сговоре с испанцами и оставили на том острове умирать.

– Мне жаль. Извините, – пробормотал Эдвард, опуская голову – собственный вопрос показался ему неимоверно пошлым и глупым. Эрнеста вдруг спросила, по–прежнему не глядя на него:

– Зачем ты это сделал?

– Что именно? – не понял Эдвард.

– Я ведь оскорбила тебя. Разве не логичным было бы хотеть моей смерти? – просто ответила девушка. Голос ее вдруг стал почти мертвенно спокойным. – Особенно после того, что ты сделал. Я помню, – с горькой усмешкой пояснила она. – Помню то, что случилось в воде и потом – в лодке. Это ведь ты отправился хоронить его?

– Я не хочу вашей смерти, – невпопад ответил Эдвард и поспешно кивнул: – Да, я… Это был я. Мне показалась, что он заслуживал христианского погребения.

– Заслуживал… – тихо подтвердила Эрнеста, упорно не глядя на него. Ветер развевал ее темные волосы, скрывая лицо, и Эдварду оставалось лишь наблюдать за ее тонкими смуглыми пальцами, выстукивавшими какой-то замысловатый мотив на нагретом дереве планшира. Внезапно она обернулась и впервые сама посмотрела на него своими внимательными черными глазами: – Почему Джек называет тебя подполковником?

– Ч… Что? – задохнувшись, словно от жестокого и беспричинного удара в самое сердце, почти прошептал Эдвард. От неожиданности он даже не сообразил, что можно было бы отшутиться или солгать.

Лицо девушки осталось невозмутимым и, что удивительно, совершенно серьезным:

– Он ненавидит тебя, но все же принял в команду; поручает самую черную работу и разрешает измываться над тобой остальным; легко мог бы рассчитать тебя за пьянство, однако ему, очевидно, доставляет куда большее удовольствие видеть тебя в таком состоянии – значит, оно когда-то было иным. Поэтому я хочу кое–что спросить: как тебя зовут?

– Эдди–Неудачник, – криво усмехнулся мужчина. Эрнеста улыбнулась уголками губ:

– А как тебя звали раньше?

– Раньше… – еле слышно вздохнул он. На душе стало невыносимо тоскливо и горько, но вместе с тем и спокойно – что ещё может быть страшно для него? – Подполковник Эдвард Дойли, офицер на службе в сухопутных силах Британии.

– И что же произошло, мистер Дойли? – тихо спросила Эрнеста. Он неловко ухмыльнулся, запустив пальцы в сальные, давно не мытые волосы:

– Это… Это не ваше дело, и я не понимаю, зачем вы это спрашиваете. – Ему самому почему-то мучительно хотелось рассказать обо всем, хоть с кем-то поделиться своими несчастьями – пусть даже с этой девушкой, вынесшей не менее страшное горе. – Знаете, когда… когда кажется, что ты наконец добился всего – признания, положения в обществе, какого–никакого благосостояния… и в этот момент самая желанная и прекрасная женщина этого мира говорит, что все это для нее не имеет значения… на многие вещи начинаешь смотреть иначе.

– Да, это правда, – легко согласилась девушка, и Эдвард вновь почувствовал раздражение: что-то было в ней такое, что резонировало, мешало ему вернуться к уже ставшему привычным мерзкому существованию от одного сделанного украдкой глотка рома до другого, в промежутках между которыми – опять те заплеванные ступени, доски, грязные котлы на камбузе, тычки, насмешки, чужие любопытные взгляды: и сколько ты ещё продержишься? Здесь была эта странная девушка с черными глазами и высокими испанскими скулами, говорившая по–английски без малейшего акцента, в одежде с чужого плеча – и с той особой аурой властности, стремительного и непрерывного движения, что даже воздух вокруг нее словно слегка рябил и искрился, будто вода под солнечными лучами.