Но если я там, где предполагаю, то уже должен задохнуться в испарениях. Под одеялом я ничего не видел. Я уже подумал, не заблудился ли, часом.

И тут я врезался во что-то скользкое и тугое. Из такой же ткани, что и ночнушка. Тугое – видимо, из-за волосяной прокладки. Значит, я врезался в пару трусиков.

Элизабет, как же так можно? Под плотным атласом размножаются вагинальные микробы! У нее, наверное, железная воля, раз она беспрерывно не чешется. А может, она фокусница, отвлекает людей, зарываясь в трусики себя поскрести.

Ах, если бы она это сделала сейчас. Я миновал ее бедра и пересек талию, но эластичные трусики плотно прилегали к телу. До феромонов я так и не добрался.

Я проделал длинный путь, а тот, что мне предстоит, – еще длиннее. Почему бы мне, хоть на мгновение, не стать Сирано де Бержераком насекомого мира, комаром, и сунуть нос ей под одежду – на пробу, лишь глянуть на товар? Я сердито мочалил нитки жвалами. К моему удивлению, они без особого труда подались.

Я осторожно отогнул края, ожидая струи горячей вони. Но все спокойно. Я засунул голову внутрь. Редкие прямые белокурые волосы лежали ровно, на пробор, словно их специально расчесали. Вонючий сладкий порошок извергся мне на спину. Чем старательнее я его стряхивал, тем больше его становилось.

Выводы неутешительны: ее влагалище холодно и сухо, вокруг клитора твердо, а сам клитор крошечный, не больше моей головы. Я толкал его и крутил – ни малейшей реакции. Разочарованный ее запахом, ее фактурой, ее тальком и ее реакцией на умелого любовника, я дал ей последний шанс доказать сексуальную состоятельность: сунул голову ей в вагину. Меня поцарапали засушливые стенки. Усы наконец уловили какую-то половую активность – примерно как у самки Блаттеллы, умершей неделю назад в трех кварталах к югу с подветренной стороны. О, там были могучие запахи. Один, например, – уксусный. Другой – бледная химическая имитация клубники. Элизабет вылепила себе телепизду – наверное, ее консервно-баночному мужу это нравилось.

Взобравшись на ее холмик, я увидел просвет на всем пути вдоль ног. Если б только я был из тех счастливцев, что умеют летать. Но крылья Блаттеллы декоративны и ритуальны, они нужны только для эротических игр и совокупления.

Прошло несколько часов, и я, наконец, покинул эту антисептическую постель. Пустая трата времени! Я был рассержен и обессилен. Пусть меня утешит виноградный сок. Затем я понял: требуется создать лабораторные условия, чтобы Участник Номер Два тоже получил шанс.

Я оглядел кровать Фишблатга с высоты Айриного большого пальца, что торчал из-под одеяла. Комнату затопляла необычная темнота. Почти минуту я размышлял, в чем дело. Наконец до меня дошло: отключен радиобудильник. Оливер отказался чинить наше короткое замыкание. В отличие от своих стерильных соседей Айра и Руфь спали, точно жертвы бомбардировки. Простыни и одеяла, еще днем идеально, по-больничному заправленные, теперь смялись, разметанные над скрюченными телами.

Палеи зашевелился, и я спрыгнул.

– Только не в этом доме! – вздохнул Айра и отчаянно заворочался. Секунду спустя Руфь тихо застонала и перевернулась на другой бок. Фланелевая ночнушка обвила полные бедра. Почему-то я был уверен, что подходящих трусиков на Руфи нет. Но поскольку она, видимо, отвечала Айре даже во сне, время, отпущенное мне на экспедицию, укладывалось между двумя Айриными стонами.

Я перевалил через голень Руфи, двигаясь по очертанию погребенной в жире кости. Но я просчитался. Руфь не брилась, ноги покрывала густая растительность. Очко в пользу Элизабет. Сотни здоровенных стволов с острыми верхушками. Кратчайшего пути не будет – сплошь тяжелый, упорный труд. Где мои слоны, мои носильщики, что перенесут меня через этот лес?

Скоро волосы стали такими длинными, что мои ноги не доставали до кожи. Мне пришла в голову блестящая мысль: стану Тарзаном, раскачаюсь и перепрыгну на колено. Я преодолел первый волос до середины, потянулся ко второму, и тут первый надломился. Я рухнул на спину, и колючки поцарапали мои нежные дыхальца.

В конце концов я приспособился к ее кудряшкам. Я двигался быстро и мягко, не подставляясь под сонную руку, что оставит меня в чащобе навсегда. И все равно за то время, что я пробирался от лодыжек до коленей, муха долетела бы туда и обратно раз пятьсот.

С коленной полянки я озирал девственный лес, что остался позади, – гордо, но содрогаясь при мысли о скором возвращении.

Я глянул севернее. Я не ошибся. В отличие от Элизабет просвещенная Руфь спала без трусов (в «Кандиде» они назывались агентами зуда). Вот он, передо мною, Волосатый Грааль, соблазнительный, как тайные сокровища джунглей, что кишат змеями и дикарями. Первый предвестник гормонального удара. С кончика пальца орган выглядел таким дружелюбным и пушистым, точно меховая игрушка; но теперь я уже сомневался, что хочу поиграть. Я вспомнил, как в детстве Малец на книжной полке издевался над теми, кто выводил слово «губы» из глагола «губить».

– Не совсем бред, – говорил он, – но подойди ближе, если выдержишь, и поймешь, почему они происходят от «губы», в смысле – гауптвахты.

Я заставил себя двигаться вперед. Лес поредел, когда я миновал колени, но возникла новая опасность. К северу борозды, ямы и топи углублялись. Здесь явно разыгралась ужасающая артиллерийская дуэль. Поверхность была ненадежная, и остатки газа повергали меня в ужас при мысли, что минометный обстрел в любую секунду возобновится.

Я прыгнул в кратер. Хорошие новости: выше поросль совсем исчезала. Если удастся выруливать между канавами, получится несложная пробежка почти до самого конца. Я отдышался. Затем влез на вершину. Перепрыгнул в соседний кратер. Может, не ходить? Может, до конца боя остаться туг?