Ощущаю, как ее тело напряжено, как бешено бьется ее сердце. Сам на части от ее боли разрываюсь на мелкие кусочки. Как будто темные сущности раздирают мою плоть, пожирают, смеются, требуют добавки. И я готов хоть в аду гореть, продав душу дьяволу, хоть медленно подыхать в реальности, но мне нужно, чтобы Юля мне доверяла, чтобы простила.

Пусть мы не будем вместе. Хорошо. Пусть между нами хотя бы сохранится дружба. А потом дело останется за малым. Вечность же так не будет продолжаться.

— Ты преступник, — ее слова режут без ножа, пронзают иголками сердце, как будто шаман тыкает куклу Вуду. — Как я могу простить убийцу? Как могу осквернить память своих родителей?

— Юля, послушай, — запрокидываю голову назад и с трудом сглатываю.

Видеть ее слезы смерти подобно. Моя девочка страдает, тянется ко мне. Ненавидит меня, хочет довериться. Чувствую это интуитивно.

— Ты осознанно сел за руль, — ногтями проводит по запястью и вновь дергается. — Ты не уследил за дорогой. Ты сбежал с места преступления. Ты отравил собой мою душу. Проник ядом в кровь, — возвышаюсь над ней, прислоняясь своим лбом к ее.

Обнимаю одной, держу около себя. Другой рукой стираю слезы с мокрых щек. Жаль, что нельзя забрать себе боль другого человека. Чтобы меня она мучила, а не мою стервозную девочку.

— Отец помог мне с девушкой, умиравшей от передоза. Она была беременна… От меня, — начинаю говорить, захлебываясь в словах. — Вера приняла слишком много кокса. Она не выходила на связь, не открывала дверь. Она осознанно пошла на такой шаг. Не хотела иметь орущего младенца рядом с собой, — Юля замирает, часто-часто дыша. — Вся в крови, с дьявольской улыбкой на лице. Вера проклинала день нашей встречи. Орала, что меня ненавидит, что я ей противен, — вспоминаю, слыша ее отчаянный крик. — Что меня любит, но не собирается портить фигуру беременностью.

— Что? Что с ней… — крепко обнимаю Юлю, боясь, что она исчезнет подобно миражу. Растворится в воздухе как призрак.

— Ее забрала скорая, а мы поехали следом. Я хотел…быть около нее, поддержать, поговорить. Но…но…потерял управление, мчась как угорелый. Не заметил фары, вовремя не свернул, не дал по тормозам. Мы… мы…

— … врезались, — заканчивает мысль за меня, кладя голову мне на плечо.

— Монстр Габриэль Росси забрал семью у Юлии Лебедевой, не уследив за дорогой, — горько усмехаюсь. — Прости… прости меня, — вновь повторяю эти слова как мантру, молясь всем высшим силам и Богам, чтобы Юлия хотя бы обняла меня в ответ. Хотя бы одна частичка ее души поверила в мои искренние раскаяния.

Юлия

И сердце рвется на части. И тянет к нему с неведомой силой. Одновременно хочется оттолкнуть и обнять в ответ. Довериться ему, все рассказать о Лексе. Быть рядом, вдыхать его сводящий с ума парфюм. А может бежать без оглядки, проклиная его за все грехи.

Тяжело вздыхаю, закрываю глаза, перевариваю сказанное им. Не знаю, что делать. Сердце и разум в разладе. Внутренняя борьба не дает покоя.

Я словно на казнь попала, где решить должна дальнейшую судьбу человека. Помиловать или отправить на плаху. Дать жизнь или забрать ее.

— Габриэль, — слезы душат, в горле першит. — Ты… я…

Какая у меня продуктивная речь. Высокоинтеллектуальная. Мало того, что слова не могу связать в предложения, так меня еще колотит как ненормальную. Холод до костей продирает.

— Идем в дом, — чувствует мою дрожь.

Габриэль ведет меня по тропинке к небольшому домику, заводит внутрь, предварительно закрыв дверь, и сажает на диванчик. Включает свет, нажимает кнопку электрочайника и, взяв мои холодные ладошки в руки, присаживается на корточки.

Глаза в глаза. Мир вокруг исчезает. Мы словно в коконе находимся. Тишина давит, оглушает. Надо что-то сказать, иначе с ума сойду.

— Я хочу тебе доверять, — охрипшим голосом.

— Но не можешь, — читает мои мысли. Без обид и грусти. Принимает это как данное.

— Габриэль, меня на части рвет. Разум говорит, что надо бежать. Сердце, — кладу ладонь себе на грудь, — бьется как сумасшедшее в унисон, черт возьми, с твоим. Тук-тук! Тук-тук!

Срываюсь на крик, ору прямо ему в лицо. Бью по щеке. Раз-два. По одной, по второй. Вновь впадаю в истерику. Как тигрица готова расцарапать ему лицо, а потом залечивать раны. Убить и воскресить.

— Ты как отрава, яд! Я тебя ненавижу! Я тебя…

Не дает договорить, сминает губы в жестком поцелуе. Никакого сопротивления. Позволяю его языку проникнуть в рот, ласкать мой язык. Лишать меня необходимого кислорода, подчинять своей воле. Лишь бы это никогда не заканчивалось.

— Юля, — теплое дыхание ласкает лицо. — Доверься мне, пожалуйста. Ты можешь…

Теперь я не даю ему договорить, тяну за собой на диван, целую как сумасшедшая, как изголодавшаяся по сексу самка. И плевать, что он монахом не был, трахал баб. Насрать.