— Ой, брось. — усмехнулся я, чем вызвал прилет дополнительного вертолета к уже имеющейся бригаде. — Дойду до места, там протрезвею сразу, есть умения для этого. Это вообще мое наказание… Кое за что.

— Ладно. Тебе виднее. — хмуро ответил старший над деревней и кивнул куда-то на пол. — Пол сам за собой мыть будешь, у нас тут служанок нет.

Я проследил за его взглядом и со стыдом обнаружил там подсохшую лужу ночной блевоты. После чего опустил ноги на пол. Малая вертолетная бригада превратилась в большую, грозя открутить мне нахрен голову. Я хотел было протянуть руку к вонючему перфомансу, но понял, что если наклонюсь, то лягу рядом с ней. А надо вставать. Поэтому мне показалось гениальной идеей растворить лужу не рукой, а ногой. В конце концов, какая разница? И то, и другое — конечности! Поставив ступню почти в центр грязного пятна, я поддал в ногу маны и, врубая алкоульту, пожелал, чтобы она исчезла. Исчезла она почти моментально, с небольшим верхним слоем досок, выстилавших пол. Видать, впиталось. Возвращать на место часть полового покрытия я решил вечером, на посвежевшую голову. Я посмотрел на Енора и, улыбнувшись, хотел было развести руками, но поспешил ухватиться обратно за кровать. Кузнец молча усмехнулся и, покачав головой, вышел из комнаты, а я так и остался сидеть и осматривать помещение.

Сейчас, когда в окошко проникал яркий солнечный свет, можно было рассмотреть это место более внимательно, нежели в тусклом свете светляков и небольших масляных ламп. Можно было, конечно, и вечером повесить под потолком гирлянду из светляков и осмотреться получше, но… Нафига? Нечего тут особо было разглядывать. Это с похмела становятся интересными даже необгрызанные ногти на ногах. Помещение метра два на два. Неровные каменные стены безо всякой штукатурки. Когда-то давно их даже покрасили белой краской, похожей на известь. Но было это давно и на отъебись, и поэтому стены были уже слегка серыми. Три простые деревянные кровати, от времени слегка потрескавшиеся и посеревшие, стояли вдоль тех трех стен, где не было двери. Вместо матраса — солома, вместо простыней и одеял — серые большие шкуры с коротким мехом. Подушки — небольшие мешки, набитые какой-то шелухой. Если кто видел подушки с гречневой требухой — тот примерно поймет, о чем речь. В целом, для работяг — вполне сойдет, а дворяне, подозреваю, не заезжают к ним на ночлег.

Еще немного постонав, покряхтев и припернув, я поднялся и натянул штаны. Потом понял, что что-то не так. Присмотрелся — штаны оказались курткой. Немного подумав, стянул куртку и натянул штаны. Тоже не то. Собрав остатки извилин, понял, что натянул их на руки. То-то голова в ширинку не пролезла. Вздохнув, все же натянул на руки куртку, и даже пуговицами вперед, и приступил к аттракциону «бухой акробат», натягивая штаны и пытаясь при этом не поцеловаться с полом. С полом не поцеловался. А вот на стене я теперь, наверное, обязан жениться… И чмокнул, и облапал, грохнувшись на Лехину кровать. Хорошо хоть, не присунул — некуда было. Хотя, с моими то ультами, это вообще последняя проблема. Хоть под берсой перфоратором могу поработать, хоть творящей ультой дырок любой формы и размера наделать. Посмотрев на потекший камень, превращающийся в весьма симпатичную пизденку, вспомнил, что не отключил творящую ульту. Отключил. Отвернулся. Прикрыл подушкой. Будет Лехе вечером сюрприз.

Сконцентрировавшись, таки поднялся и таки закончил одеваться. Ладно, то, что куртка в штаны заправлена — скажу, что это последний писк моды. И если она после этого попробует еще хоть раз пискнуть, мода эта — задушу нахрен перегаром!

В гостиной-столовой почти никого не было. Леха с Гариком, Ши да Миюффт. Сидели, молча ели какую-то кашу. Леха осуждающе на меня покосился, слегка поморщившись, но ничего не сказал. Остальным было похуй. Я плюхнулся на стул боком к столу и положил руку на голову. Посуды так же не было. Я решил, что понты дороже денег, и сотворил себе из воздуха золотую тарелку и ложку. Почесав подбородок, добавил россыпь мелких брюликов по краю тарелки и на вершину рукоятки ложки. Миюффт, как увидела это, так и застыла с разинутым ртом. Даже каша на стол оттуда выпала. Потом так же, с открытым ртом, начала молча тыкать пальцем в мою сторону, вертя головой в поисках взгляда моих спутников. Монстродеры были уже привычны к моему синтезатору материи, поэтому спокойно молча пожали плечами и продолжили трапезу. Ну, Гарик немного задержался взглядом на изделиях с каким-то ностальгическим огоньком в глазах, но потом с легкой мечтательной улыбкой так же уткнулся в тарелку. Не найдя поддержки у окружающих, мелкая надулась и уткнулась в чашку.

Я небрежно бросил ложку в чашку и только потом понял, что бросать металл в металл с бодуна — затея весьма и весьма так себе. Звон металла срезонировал в голове, словно там была хтоническая пустота, а сама голова, как и чувствовалось, была отлита из чугуниума. Короче, загудело в моей пустой башке знатно. Я зажмурился и, погрузив левую ладонь в волосы на макушке, сжал ее в кулак. Не знаю, кому как, а мне это в таких случаях немного помогает. И почувствовал, как мне на колени кто-то запрыгивает. Надеюсь, не Леха. Хотя, судя по габаритам и весу, это точно шизанутая мелочь.

На виски мне легли прохладные мелкие ладошки, и сквозь плотно сжатые веки я заметил легкое свечение. По вискам разлилось приятное тепло. Знаете, такое, как когда дождливым мерзким осенним вечером ты приходишь домой, заебуневший до самых кишок, варишь себе ароматный глинтвейн, закутываешься в плед и делаешь пару глотков. И по пищеводу, по груди, по животу растекается такая приятная теплая волна. И оттуда уже по всему телу. Вот так же, только без глинтвейна и по голове. Колокол в куполе многострадального черепа утихал, вертолетная бригада, обиженно стрекоча лопастями, удалялась, а похмельная тошнота забивалась в самые дальние уголки.

Я удивленно открыл глаза и посмотрел на довольно и гордо улыбающуюся Миюффт. Та вся сияла в прямом и переносном смысле. Поморгав и покрутив глазами, я с удивлением обнаружил, что все похмелье как рукой сняло. А, ну да, рукой его и сняло. Маленькой детской ручкой.

— Надеюсь, так ты поймешь, что лучше меня ты жены себе найдешь? — хихикнула мелочь. — Никогда никакого похмелья!

Охренев от такой предъявы, я вытащил руку из волос и отвесил ей легкого подзатыльника.

— Ай, за что?! — возмутилась, надувшись, Миюффт.

— Алкаши должны страдать. — наставительно ответил я. — Похмелье есть величайшее наказание за несдержанность и излишние возлияния. Денис Веселитель не одобряет пьянки до поросячьего визга, ибо это ведет к острому алкоголизму, от которого страдают как сами мои последователи, так и их близкие!

Почему-то так совпало, что на этих словах Леха уронил ложку на пол. Гарик хрюкнул и подавился кашей, закашлявшись. Ши недоуменно посмотрела на меня, словно у меня выросли ослиные уши, но продолжила трапезу.