– … мыс. – неразборчиво пробормотал рэпер, стесняясь быть услышанным.

Лёша сурово прищурился, не расслышав слов. Тогда тот набрал воздуха в грудь и отчётливо выпалил:

– Камыс!

Бродяга внимательно-внимательно смотрел на того, а потом взял, да и как рассмеялся и, точно самый обычный пацан с твоего соседнего падика, сморозил полнейшую глупость:

– Камыс – это же как кумыс! Ну кефир такой на лошадином молоке, и ты такой же молочный и нежный козлёнок. – со слезами на глазах он продолжил хохотать над бедным рэпером. Потом всё же собрался и сдерживая приступ неконтролируемого смеха, как будто серьёзно уточнил:

– Казах что ли?

– Киргиз. – насупился псевдо-Артур.

Помолчали. Потом патриот решил добавить:

– Ну как Киргиз. Родился просто в Бишкеке, а рос в Пензе. А сестра у меня уже тут, в России.

Лёша посмотрел, пытаясь понять, – это заученный шаблон звучит или правда. Чё-т не сообразил, а потом его опять накрыло понимание с всепоглощающим взрывом хохотом номер два:

– Так я только сейчас смекнул, какое вы нетипичное имя выбрали для твоего племянника! Славянин Семён и его дядя Кумыс!

Тот не обижался. Он видно хотел за всего себя оправдаться перед самим собой, но зашёл как-то уж слишком издали. Даже заломил одну руку, не решаясь перейти к делу и всё медлил с началом, потом неуверенно закусил пухлую губку и аккуратненько попытался подступить к ядру разговора, всё не решаясь начать. Голос его звучал ненастойчиво. Чуть приоткрыв ротик, Артур всё-таки начал:

– Эм… М-м, понимаешь ли. Я, вот знаешь, хотел сказать, тебе известно, что такое бедность, но…

Лёшик всегда был агрессивен и непреклонен перед лицом пресмыкания исполину лицемерия. Он даже не дал бедолаге размазать и сразу атаковал:

– Бедность – это выдумка, которой пугают неуверенных в себе детей и нагибают их раком перед Богом алчности! Я знаю, как воняет бедность, когда у пацанов глаза в безумии от голода и люди, как скот спят у шипящих кипятком труб. И ничё. – он посмотрел прямо на Артура – Кто скулил, там и остались. Навсегда. Знаешь, как пахнет дно котла бедности? Пойдём спустимся в любой подвал. Я покажу. – в этот момент он реально подорвался, схватил Артура за руку и потянул за собой, продолжая – Хочешь узнать, какие формы отчаяния бывают: от шприца до петли! И выходят, кто из окна, а кто из всего этого дерьма. Зубы сжимают, если остались, и не размазывают демагогию себяжаления. Бедность – это оправдание тем, кого купили поверхностной идеей самоутверждения, когда вам стало нечем заполнить пустоту в себе. Вам сказали, что надо всем всё доказать. Так вот, привет! – Лёша всё больше заводился – Вас наебали! Тому, кто чего-то стоит не надо утверждаться. Ты же не станешь убеждать мир, что не школьник? Ты ж и так это знаешь. А тут чё ж? Притворство всё это, маскарад. Вы пресмыкаетесь, чтобы позволить себе жить в мифе слабости, трусости и своей нерешительности. Вот ты счастлив? Что-то не особо-то радость на твоей вычищенной морде блестит. Но, о Боги, ты в мифе! И кто-то там кем-то тебя считает, вот заслуга! Жизнь в режиме «я как будто Богат, я как будто чего-то стою!». Свобода есть, но то не бедность! Есть бедность, но то – скудность души. А Богатство – это ебучая морковка для наглухо промытых ослов, которым подвешали её, и бегут они, бегут, бегут, бегут… Не хватает у них яиц осмотреться!

И когда они пересекали безупречно зелёный газон, а Лёша вошёл в раж своего взрыва, Артур не выдержал, выдернул руку, встал на месте, а потом как уселся на жопу, как закрыл уши и стал повторять шёпотом

– Хватит, хватит, хватит. Я не хочу этого чувствовать. Я не хочу в этом быть. Я не тот, кто меня отражает. Не тот, не тот, не тот. Всё так же не разжимая уши, уставился в никуда и сидя на траве стал себе самому напоминать, кто же она – Я хотел вывести семью из сна. Я хотел вывести племянника из плена скудного выбора. Я хотел дать Рите океан вместо грязного болотца. – читал, как молитву, когда его программа начала давать сбой – Мы вольны выбирать не между работой в пятнадцать тысяч и пятнадцать тысяч, а между прекрасной фиалкой и восхитительным жасмином – в какой форме распахнуть искусство души. Мы птицы, свободные в полёте. Нас сковали кандалы предрассудков, но так не должно быть. И пусть нелепым быть, но такова одна из форм свободы. – в его молитве послышался некий ритм, словно читал заученную поэзию, чтобы вернуть себя в прежнее состояние – Кем угодно рисовать произведение своей жизни. В начале всегда трудности, ну и пусть такие… странные, но это, видно, поединок мой. – он перестал быть в этот момент Артуром-педиком и говорил словами реальности, которые написал себе, он перестал быть здесь, как если бы Лёша своим ключом перезаписал его – Пусть же считают, что я пекусь о побрякушках жизни. Лучше так. Если они догадаются, что всё это для Сёмки, мне конец. Капкан зажмёт так жёстко – не вырваться. А я хочу вырваться и бег по рельсам поменять на Жизнь. Не ту, где с путешествиями раз в три года на пять дней, а качественную. – тут он начал возвращаться в свою реальность – Когда Сёмке поставили диабет, мы с Ритой думали, что это всё. Но мы выбрали бороться и по лоскутам перекроили нашу жизнь. Мы изменили питание, образ мышления, переехали в район почище, и я решил, что дам нам жизнь чистую, какой она быть должна, а не примитивную, опошленную наркоманами и гопотой. Но в этом мире, как будто высшем, никто не должен знать, зачем я… Уже виднеется восход, уже светлей, чем раньше, но это только переход на пути к искусству высшему, где Творец свободен в форме и выборе формы —и такой мир заслуживает Сёма. Он достоин быть Творцом. А пока я – педик, дурачок с Ютьюба. Пусть. Забудется.

Артур замолк. Он закрыл глаза. Опустил руки на землю. Так и сидел. Лёшик больше не тащил его. Он увидел Камыса и знал, что делать, но не знал, что делать. Он стоял посреди поющего птицами парка, как посреди японского кино про самураев и морячком осматривал море, выискивая курс. Наконец, нарушил гармонию тишины.

– Знаешь, мне кажется мы говорим одно, но разными словами. Мы видим одно, но разными путями.

А дальше случился один забавный фокус реальности. Никто его не понял, как, но ощутил, что что-то происходит. Ненадолго, когда ширма сценария спала, и всё пространство встало на паузу, все звуки стали размытым гулом, а всё течение существовало не здесь, они поменялись ролями. Словно бы Лёшик говорил ролью Артура, а Артур говорил его ролью, но в тоже время каждый был собой и каждый мог увидеть себя через призму другого, но в своей форме. Так порой реальность переставляет человеческие формы позволяя Видеть.

– Это то, что ты можешь. – заметил Лёша, когда весь декорацион парка провалился и не было больше ни кочевника, ни звезды. Было два транслятора происходящего, два сосуда, переливающих информацию.

– Нет, не можешь, – возразил исполнитель – Артур-педик может, не я.

Молчание. Потом странник обозначил неверие Артура:

– Да педик-то что? Он у микрофона стонет. Его слащавая вата скрипит на зубах. – говорил спокойно, без эмоции, они как по программе обменивались репликами, не обременяя себя интонацией и отношением —У людей всё не так. Его коробка действительности собрана из неподходящих кубиков: не свои тексты, укуренные манекены вокруг, кайф. Это его кино со сцены. В лице толпы – безынтересность. Им плевать, на что их привели. Им сказали Артур – это модно, его надо слушать. Слушаются – слушают. Когда он идёт в гримёрку, он сразу в душ, чтобы отмыться от липкого раствора.

– Ему нужно очнуться иначе он не сможет прожить. – проговорил исполнитель.

– Ему нужно прожить иначе он не сможет очнуться. – предложил альтернативный вариант своего воплощения странник.

И снова у Лёшика возникло странное ощущение, будто он знает Артура. Видит всё через него, как через себя, будто бы он это. С Саней такого не было. Ему он помочь мог, а Артура как самого себя поставить в нужное русло. Будто Артур это одна из не реализовавшихся форм его, и он должен вставить её в нужную фазу. Ну так и решил он сделать.