Шрифт:
– Лешу не звал? – спросил я.
– Не смог дозвониться, – ответил он.
Мы выпили, поговорили ни о чем, подошел пьяный темнолицый цыган Вадим Пятницкий – с ним я знаком плохо – он схватил Костю за шею, повис на нем и, не переставая, повторял одно и то же:
– Костя! Костян в армию уходит. Костя! Костян в армейку идет.
На самом деле он говорил не так. Я слегка подшлифовал его речь, убрал перенасыщенность специфическими словами без смысловой нагрузки. На самом деле он сказал примерно так:
– Костя, блять! Костян, на хуй, в армейку хуярит, сука! Костя, пиздец! Костян, ебаны в рот, в армейку съебывает, блять!
Потом он понизил голос и тихо спросил:
– Есть че?
– Что? – переспросил Костя.
– Почитать че!
Я ушел на другой конец стола. Оттуда я видел, как разочарованный Вадим вышел из дома. Мама Кости хлопотала на кухне, приносила закуски. Отец – бухал вместе со всеми. Потом поочередно стали вываливаться на улицу – покурить. Вышел и я проветриться. В толпе, среди подсвеченных фонарями лиц, мелькнул Илья Горный – крайне неприятный тип. «И он здесь», – подумал я, ощущая подступающий приступ тошноты. Было у меня с ним пару неприятных историй, о которых не очень хочется вспоминать.
Неожиданно словно отовсюду разом поднялся гомон.
– Уебу сука! – заорал кто-то.
– Давай! Хули ты ждешь?! – прокричали в ответ.
Расплывчатые силуэты замельтешили в тусклых лучах света. Подошвы ботинок заскрежетали об асфальт. Послышался треск разрываемой ткани. Блеснуло острое. Кто-то вскрикнул.
– Уебок!
– Пиздите его – чего встали?
Тишина вернулась также внезапно, как исчезла мгновением ранее. Через пять минут все снова сидели за столом в доме. На пыльном асфальте осталось несколько черных капель крови. Леня размахивал перебинтованной рукой. Вадим поправлял разорванную на спине рубаху. В двенадцать я написал маме в Востап: «Все ок», – ушел в другую комнату и, несмотря на дикий ор и пьяный гогот, завалился спать на жестком неудобном кресле.
Провожать Костю до военкомата поехали я, его девушка, лучший друг, имя которого я не знал, но слышал, как все завали его Пушкиным за роскошную кудрявую шевелюру, и Костина мама. Утро выдалось холодным. Кожу скребли острые коготки позднеосеннего мороза. Костина девушка дрожала – Пушкин обнимал ее за плечи. Костина мама плакала. Когда из ворот выехал полный призывников автобус, и в окне мелькнуло бледное от страха лицо Кости, она, вытянув перед собой руки, сделала несколько нетвердых шагов вслед удаляющемуся автобусу, но тот мгновенно скрылся за поворотом.
– Не переживайте, теть Люд, – сказал Пушкин. – Это всего лишь армия. Не тюрьма ведь.
Потом я отправился в школу, и там было тяжко. Смертельно хотелось спать. На усталость накладывалось ощущение, будто я неделю купался в помоях, и теперь месяц нужно отмываться.
После уроков я как-то машинально прицепился к Диме с Бегуном – они шли домой, и нам было по пути. Они не возражали. Мы вместе дошли до остановки, где я залез в маршрутку, а они двинулись дальше. Дома я около часа стоял под душем.
Вместе с водой по канализационным трубам в далекий океан уносилась невидимая грязь.
22 ноября 2019. Пятница
Костины проводы, а вместе с ними и моя прошлая жизнь, не отпускают меня вот уже третий день. Вчера я ехал в школу вместе с Леней. Сегодня наткнулся на Илью Горного. Леня предлагал пересечься на выходных. Я неопределенно кивал, отвечая типа «да, надо как-нибудь собраться, пообщаться, вспомнить былое» и все в этом же духе.
– У меня есть хорошая пятка, – подмигнул он.
– Да-да, – покивал я. – Надо будет попробовать как-нибудь выбраться…
Сам я думал, что он забудет о нашем разговоре, как только выйдет из автобуса, поэтому можно не париться. Кроме как необходимости отговориться, встреча с Леней не несла никаких неприятностей, в отличие от Ильи Горного…
Уроки в школе на этой неделе текли обыденным ритмом. Сидеть за одной партой с Димой куда как приятней, чем с Корниловой. Приятней не в эстетическом смысле – Корнилова все же девочка, и к тому же, скрепя сердце признаю, довольно симпатичная, но с отвратительным характером, как у бегемотихи во время течки. Приятней в смысле комфорта. Дима не выпендривается на английском. На переменах (да и на уроках) с ним можно перекинуться парой слов. И еще он не ведет себя как сука – не закрывает тетрадь, когда я списываю.
Дима живет в паре кварталов от школы недалеко от Авдея и в одном доме с Виталиком Судаковым. Как-то само собой сложилось, что после школы, не сговариваясь, мы с Димой и Виталиком дожидаемся друг друга и, вяло беседуя, идем к автобусной остановке через дворы за школой мимо заплеванного грязного подъезда на углу улицы. Его еще называют «пьяный угол» – мы с Авдеем, Севой и Тарасом сами нередко выпивали там на лавочках, а менты, зная, что это излюбленное место подростков, частенько наведываются туда, чтобы кого-нибудь загрести.