Шрифт:
Разве можно думать о плохом, когда на кухне пахнет сдобой, а за столом устроился светловолосый мальчонка, прехорошенький, что ангелок с иконы.
Молоко.
Булки.
Масло. Ветер, что крутится тут же… запах чубушника, перебивший прочие ароматы.
Записку Анна тоже написала, и не удержавшись, брызнула на бумагу туалетною водой. Шурочка отчего-то покраснел…
– Передай, что я скоро вернусь…
…и все-таки…
…дед не прав. Он не может быть прав. И сам в том скоро убедится. Анне же… Анне просто нужно вести себя, как обычно. Правда, обычно она как раз-то от людей прячется, а тут…
…но за украшениями все одно надо ехать.
…и чем не повод прогуляться по городу, посидеть в чайной, где Анне совсем не рады… сплетни последние, опять же…
Она вздохнула.
Простое льняное платье, украшенное лишь легкой вышивкой по подолу, смотрелась простовато и грубовато даже, но вот брошь с янтарем эту простоту смягчила.
…сердце ухнуло и заторопилось.
Трость!
Нога больше не болит, да и вовсе чувствует себя Анна вполне неплохо, но… как обычно, как всегда… и кто-то, кто будет за Анной следить, не должен заподозрить неладного.
Она заставила себя дойти до конюшни.
Мотор ждал.
Слегка запылился, но мыть его некогда. И прислугу вправду придется нанять, если, конечно, Анна отыщет хоть кого-то, кто согласится работать с женой некроманта.
Женой.
Она прижала ладони к запунцовевшим щекам. В ее-то возрасте и замуж. И Глеб волноваться станет, записку получив, что бы там дед ни говорил.
Было страшно.
И Анне стоило немалых сил переступить через этот страх. Вывести мотор. Заставить себя добраться до ворот и…
– И куда? – мрачно поинтересовался Глеб.
– В город.
– Дед придумал? – столь же мрачно уточнил он. И Анне только осталось, что кивнуть. Откуда он… – Анна… ты не обязана его слушать. Более того, его нельзя слушать!
Глеб не кричал.
Если бы кричал, Анна могла бы обидеться, или притвориться, что обиделась. Устроить скандал… хотя, кому она врет? Она в жизни не опускалась до того, чтобы скандалить.
Анна вздохнула.
Вздохнул и Глеб. Огляделся. Сказал:
– До города подвезешь?
– А тебе куда?
– В ювелирную лавку. Обряд обрядом, а кольца купить стоит.
И кровь вновь прилила к щекам, будто Анна услышала что-то донельзя неприличное. А еще… еще ее отпустило. Если не одной, то и не страшно.
– Что он задумал? – Глеб занял переднее сиденье. – Хотя… полагаю, клятву взял?
Анна кивнула.
– Старый засранец…
– Он… он просто… думает… что я… моя… – говорить не получилось, невидимая рука сдавила шею, и Анна поморщилась. А Глеб тихо произнес:
– Не мучайся, я сам с ним побеседую. Скажи только, где он велел тебе побывать?
– Где угодно. Лучше, если на людях. И хорошо будет, если о свадьбе расскажу… только я понятия не имею, кому о ней говорить.
…не госпоже Верницкой ведь в самом-то деле.
– Понятно, – сказано это было на редкость мрачным тоном. – Надобно еще будет Лазовицкому позвонить. Пусть контракт составит.
– Какой?
Солнце поднялось над крышами, вылизало черепицу, местами добела. Разлилось, затопило дворы, жаром дохнуло на травы, угрожая высушить их.
Урчал мотор.
И разговор был вовсе не таким, каким должно. В конце концов, ей бы о любви, а не о контрактах… хотя, какая тут любовь? Одна сплошная жизненная необходимость.
– Что я не претендую на твое имущество.
Анна поморщилась.
– Анна, это… серьезно. У меня достаточно средств, чтобы хватило и на семью, и на школу. И хочешь, еще одну оранжерею поставим? Сад у нас большой. Или твою расширим?
– Хочу, – неожиданно для себя согласилась Анна. И тут же пожалела. И вправду ведь расширят, а она и с нынешнею-то управляется из рук вон… куда уж больше? Напротив, сокращать надо.
– Найдем помощников толковых… или вон пусть мои возятся. Правда, ко всем их подпускать не стоит…
В городе пахло дымами и морем. Гудели шпалы железной дороги, принимая тяжесть состава. А тот, старый, утомленный, полз едва-едва. И на переезде стояли, казалось, целую вечность.
Молчаливую вечность.
– Ты красивая, – сказал Глеб.
Он на состав не смотрел, Анна же, как в детстве, когда ей случалось сбегать на железную дорогу, считала вагоны, загадав, что, если четно будет, то все у нее сладится.