— Где болит? — спросил.

— Здесь!

Графиня утащила мою руку под одеяло. Внезапно я ощутил в ладони маленькую грудь с затвердевшим соском. Блин, да она голая! Это с чего? Здесь принято спать в рубахах, в том числе мужчинам.

— Чувствуете? — спросила она горячим шепотом. — Я вся горю. Лечите меня! Немедля!

Попал! А чего удивляться? Следовало ожидать после горячего поцелуя на дороге. Там я принял его за нервную реакцию испуганной женщины, оказалось, ошибся. Ну, и что делать? Изобразить недоумение, прикинуться шлангом и уйти? Мне это аукнется: женщины такого не прощают. Учитывая связи Орловой при дворе, быть тебе Платон бедным и ощипанным. Да и зачем уходить? Если ей охота, то и мне тоже, о чем уже сигнализировал оттопырившийся ниже живота орган.

Я откинул одеяло, захватил губами упругий сосок и приласкал его язычком. Графиня чуть слышно простонала. Рука моя скользнула по гладкому животу, спустилась ниже и среди густой поросли (нет, не бреют здесь лобки!) нашла влажную щель. Там палец отыскал нужный орган и погладил его. Графиня застонала громче.

— Так! — прошептала горячо. — Еще!

Я исполнил просьбу. Стоны усилились. Опасаясь, что нас услышат, я оставил ее грудь в покое и приник к губам. Мне ответили — горячо, но не слишком умело. Я пустил в дело язык. Графиня замычала, ее тело стало сотрясать судорога. Внезапно оно выгнулось и застыло. Уже? Я убрал руку и выпрямился.

— Не уходи! — прошептала она. — Останься со мной.

Так и не собирался. Скинув халат, я отбросил одеяло, прикрывавшее графиню, развернул ее на живот. Затем стащил наполовину с постели и раздвинул ноги.

— Что ты делаешь? — сердито прошептала она.

— Лечу! — ответил я таким же шепотом и, взяв ее за бедра, надвинул на себя.

— Хорошо! — прошептала она после того, как наши тела слились. — Продолжай! Мне нравится.

А уж мне-то как!..

Это было наваждением. После того, как Платон на ее глазах застрелил разбойников, а после помог ей привести себя в порядок, Анна внезапно ощутила вожделение. Ей захотелось, чтобы этот сильный и бесстрашный мужчина взял ее, причем, сделал это немедленно и грубо. Она позвала его, и Платон подошел. Анна обняла его и поцеловала губы. От него пахло порохом и лошадиным потом. Этот сугубо мужской запах кружил голову и вызывал томление. Наверное, все случилось бы по ее желанию, но тут подлетели экипажи спутников. Анна забралась в дормез, Платон присоединился к Виллие (тот пожелал говорить со спутником), это дало ей возможность разобраться в чувствах. Как ни уговаривала она себя, как ни убеждала, наваждение не проходило. Более того, окрепло и усилилось. Не стерпев, Анна рассказала о нем Кате. К ее удивлению, служанка отреагировала неожиданно:

— Вот и славно, ваше сиятельство! Давно следовало. Не то будто постриг приняли. Понимаю, что любили Николая Михайловича, но его уже год как нету. Что ж себя хоронить? Замуж вы не собираетесь, так хоть потешьтесь. Платон Сергеевич — мужчина хоть куда! Отважный и собой хорош. Поет, рассказывает, стихи читает. И лекарь добрый. В женихи не годится, но в любовники — отчего ж? Болтать лишнего не будет — не из таких. К тому же дворянин. Пусть бастард, но сын князя, не какой-то там лакей.

Анна поняла, почему Катя вспомнила о лакеях. У московских дворянских дочек шансы выйти замуж были небогатые. Подходящих женихов с чином и состоянием имелось мало, а за прочих их не выдавали. Естество требовало своего, девицы сходили с ума и пускались во все тяжкие. Связь с лакеем или дворовым слугой была нормой [42] . Отцы нередко том знали, но закрывали глаза — лишь бы за стены дома не вышло. Анна, конечно, на связь со слугой никогда бы не пошла. После жениха, который стал ее первым и единственным мужчиной, решиться на такое означало уронить себя в грязь. Она дочка графа Орлова-Чесменского, а не какая-то дворяночка сомнительного происхождения. Насчет Платона Катя права. Он, если уступал в чем покойному Николаю, так только в титуле и чине. В остальном не хуже. Такой же безумно храбрый: не моргнув глазом кинулся ее выручать. Расправившись с разбойниками, пришел ей на помощь. К тому же благородный человек. Вернул похищенные разбойниками деньги, хотя мог утаить, и никто бы не узнал. А ведь явно небогат. Анна с удовольствием дала бы ему эти пять тысяч, но понимала: не возьмет. Гордый. Вон как насчет часов возражал! А часы те, что? Мелочь. Ничего, она даст ему гораздо больше. Нет мужчины в России, который мог похвалиться, что обладал графиней Орловой-Чесменской. Платон им станет. Вот только захочет ли?

— Не беспокойтесь, Анна Алексеевна! — успокоила ее Катя, когда после ужина они остались вдвоем в комнате, и графиня поделилась с ней сомнениями. — Все сделаю лучшим образом. Приглашу его, как лекаря, ну, а там он сам не устоит, — она хихикнула.

— А вдруг? — вздохнула Анна. — Представляешь пассаж? Я позвала, а он отказался.

— Не будет никакого пассажа! — заверила Катя. — Я же видела, как он вам плечики и шейку гладил, как на грудь вашу смотрел. Так бы и скушал! — она вновь хихикнула. — Доверьтесь мне!

Анна доверилась. Опыт служанки в амурных делах был куда богаче. Катя не раз заводила романы — и не только со слугами. Среди ее любовников встречались и дворяне. Некоторые даже звали ее замуж, но Катя неизменно отказывала.

— Вот еще! — говорила, когда Анна спрашивала о причине. — Чтобы меня заперли в доме, заставили заниматься детьми и хозяйством? Варенье ему варить? Нет уж! Мне подле вас хорошо. А для удовольствия мужчину я всегда найду.

Анна даже позавидовала. Катю не отягощали ни титул, ни положение в обществе. Она могла вести себя, как вздумается: не бояться мнения света и, тем более, двора. А вот ей, к сожалению, нельзя.

Катя не подвела: все вышло по задуманному, даже лучше. Платон оказался чудесным любовником — ласкал ее страстно и умело. Никогда прежде Анна не испытывала такого наслаждения. С Николаем ей было приятно, но не более. Сейчас же волны страсти накатывали на нее и разбивались брызгами удовольствия. Анну накрывало так, что она стонала и срывалась на крик. К счастью, Платон не позволял ей этого сделать — закрывал рот поцелуем. Иначе соседи за стенкой всполошились бы.

— Боже, как хорошо! — шептала она в перерывах между ласками. — Как сладко. Где ты этому научился? — спросила, когда они, затихнув, лежали рядом, соприкасаясь горячими телами.

— Я лекарь, — ответил Платон. — Потому знаю, как доставить женщине удовольствие.

— Не ври! — упрекнула Анна. — У меня есть личный лекарь, да и с другими приходилось разговаривать. Никто никогда о подобном не говорил.

— Их этому не учили, — ответил Платон, и она поняла, что он улыбается.

— Это тебя француженки наставили, — сказала Анна. — Они известные распутницы, о том все говорят. Много их у тебя было?

— Ни одной.

— Врешь! — она ущипнула его за бок. Он ойкнул. — Не смей мне лгать, слышишь!