— Марьюшка, так сколько у тебя видов магии проявилось?

Девочка на это ничего не ответила, потому что умудрила прямо там на полу задремать. А потому за нее, стараясь говорить тише, ответила я.

— Я видела магию воды, магию огня, магию жизни и магию смерти.

— Ммм… — как-то излишне заинтересованно протянула маменька. — Дусенька, а тебе ничего в этом сочетании странным не кажется? — тоже стараясь не повышать голоса спросила меня она.

Я задумалась. В тот день, когда я прошла свою инициацию, мне сказали, что одновременное проявление сразу трех магий, как у меня, очень большая редкость, а четыре появляются и вовсе лишь у детей монарших особ.

— Эээ… не поняла… — у меня в голове дебет никак не сходился к кредитом.

— Вот и я не поняла. — произнесла маменька и требовательно уставилась на папеньку. — У царя сестры не было, чтобы ты ее совратить ухитрился, так каким-таким боком у Марьюшки царская кровь объявилась? — последнее она уже почти шипела, так как все же старалась не повышать голос.

Папенька тяжело вздохнул, как-то виновато потупился и тихо, но твердо произнес:

— Марья не моя дочь.

Если бы я на тот момент не сидела, то от такого откровения точно бы начала спешно искать, куда пристроить свои нижние не 90. У маменьки, подозреваю, лицо было таким же ошеломленным, как у меня. Потому что папенька, кинув на нас короткий взгляд, невесело усмехнулся и сказал:

— Я надеялся, что об этом никто никогда не узнает, но Марья все же пошла в отца и скрывать теперь не имеет смысла.

— То есть, ты вообще не собирался мне ничего и никогда рассказывать? — на глазах маменьки навернулись слезы обиды. Она непроизвольно выпрямила плечи и задрала подбородок. — Почему? Неужели я когда-либо давала повод себе не доверять?

Отец совсем сник, и усталым, но все же непреклонным тоном произнес:

— Марью нужно перенести в ее комнату, переодеть и уложить спать. А там и поговорим. Уж слишком долго рассказывать.

Девочку и правда не мешало уложить в постель, да и не дело обсуждать столь серьезные вещи вот так, сидя на полу и при спящем ребенке.

Так и сделали. Марья почти не просыпалась пока мы с маменькой ее переодевали и укладывали, потом быстро сменили одежду сами, и не прошло и получаса, как мы собрались у князя в кабинете.

Он сидел за столом с задумчивым видом и вертел в пальцах какой-то медальон. Когда мы уселись, он заговорил.

— У меня была сестра… Дарьюшка, — обратился он к жене, чуть повернув в ее сторону голову — ты должна ее хорошо помнить. — на что она согласно кивнула. — Маша была последышем в нашей семье и гораздо младше меня. Очень красивая и добрая девочка… была… — взгляд отца совсем уж ушел в себя, а на лице появился намек на грустную улыбку. — Как водится, попала она в фрейлины к Императрице. Тогда для Императорской четы наступили сложные времена, по очереди погибли оба старших сына, и это внесло сильный разлад. Император с Императрицей очень тяжело переживали потерю, но не вместе… А Маша, как весенний цветок по дворцу порхала. На нее хотелось смотреть, а поглядев, жить… Не заметить ее было невозможно. — князь ненадолго замолчал явно погружаясь в воспоминания. — Я те события только сейчас понимать начал, а тогда… Тогда много не видел, не замечал и не осознавал. — он снова тяжело вздохнул. — Уж сколько поклонников у нее было… Не перечесть. А она только смеялась и никому не отдавала предпочтения. Только потом я понял, что в душу ей запал совсем не подходящий мужчина: Император. — я вспомнила старика-царя и недоуменно фыркнула. Отец это заметил и пояснил. — Ты не смотри на него сейчас. У таких сильных магов, как он, ведь как? До определенного момента тело долго остается молодым, а потом резко старость приходит. Так вот, он тогда совсем другим был, сила из него так и шарашила, а это всегда привлекает таких юных наивных дурочек, какой была Машенька. Только до нее он никогда своим обаянием не пользовался. По крайней мере с такими юными фрейлинами не связывался. А тут как переклинило обоих. А я не видел ничего! — играя желваками проговорил он. — Замечал только, что странно вести себя стала: то грустила без причины, а то радовалась и всех обнять была готова. Сейчас я понимаю, как она мучилась, что Царь ей приглянулся! Ведь и Царица с ней по-доброму обошлась, всегда привечала. Вот и мучилась. Я долго не верил в сплетни, что начали ходить по дворцу. Не похоже это было на нашего монарха. Только я не учел того, что он тоже человек и может сильно увлечься. Любовь у него случилась, последняя… А я старый дурак не понял ничего, только удивлялся счастью, которое от него исходило, ведь с Императрицей-то у них все было совсем худо. — отец отчего-то надолго замолчал и маменька, не выдержав, спросила:

— Так как так вышло, что о Марье никто до сих пор не знает, и почему Маша не стала официальной фавориткой, раз у венценосной четы все было так плохо?

Отец посмотрел на нее долгим взглядом и, снова уставившись на медальон в своих руках ответил:

— Все было не так просто… Не для Маши. Дело в том, что Императорской чете тогда как раз сделали удивительный подарок, редчайший эликсир, что изготавливают только в далекой Индии. — и снова примолк.

— И что это был за эликсир? — не выдержав, уже спросила я. Уж очень было любопытно.

— Все знают, что у магически одаренных людей может быть не более двух-трех детей от одной женщины. Это сильно осложняет жизнь, но все с этим давно смирились. У Императорской четы с этим все было хорошо, пока не умерли царевичи. Тогда осталась одна Лизавета, но она была еще слишком мала, и все понимали, что и с ней может случиться всякое. А тут этот эликсир… Считается, что он может дать женщине возможность забеременеть и родить магу еще одного-двух детей.

Маменька от этих слов даже вскрикнула. Видимо, уже все об этой истории поняв. Я же продолжала хлопать глазами и ждать разъяснений. Папенька на это лишь вздохнул и начал объяснять:

— На Царя тогда сильно насели, да и Царица решила сделать определенные шаги навстречу мужу. В общем, она забеременела. Разумеется, фрейлины узнали об этом одними из первых. Тогда Маша ко мне и прибежала. Сказала, что не желает разрушать семью и быть камнем преткновения. Я предложил найти хорошего человека и выдать ее замуж. На что она заливаясь слезами сообщила, что не видит себя с другим мужчиной и хочет посвятить себя Богу и уйти в монастырь. Я долго пытался ее переубедить, но такие желания игнорировать нельзя. Вот и отправил в Казанский Богородицкий монастырь. Решил, что постриг все равно дело небыстрое, пусть побудет в тиши и уединении, а там, может, одумается. — очередной тяжелый вздох, и он продолжил. — Царь пытался ее на полдороге развернуть, но Маша лишь пожелала ему счастья и отправилась дальше. Никто тогда не знал, что она тоже беременна, а она и не сказала, даже в письмах ни разу не упомянула… Я смог к ней вырваться только ноябре, а когда приехал, узнал, что она умирает… Послеродовая горячка. — не выдержав, отец прижал ладони к глазам, стирая набежавшие слезы, но быстро взял себя в руки и продолжил свой рассказ. — Меня тогда к ней пустили попрощаться, а она сразу о дочке просить начала. Чтобы я ей имя свое дал и Царю ничего не говорил. — и, видимо, процитировал сестру: "Не нужно вносить в его жизнь новый разлад, у них ведь тоже скоро ребеночек родится, да и много ли в том чести, чтобы быть незаконнорожденной? Пусть даже и царской крови? Не хочу я для нее такой судьбы! Поклянись мне, братик! Поклянись, что о тайне ее рождения никто не узнает, а ты мою девочку своей дочкой объявишь! Поклянись!" — после этих слов отец снова приложил руки к глазам, но на более долгий срок.

В наступившей тишине мы с маменькой сидели, как пришибленные, и не могли вымолвить и слова.

— Я тогда поклялся. Не мог не поклясться. Она ведь умирала… У меня на руках умирала… Я тогда спросил, как она дочку назвать хочет, а она отчего-то заплакала. Тогда я предложил Машенькой назвать, в ее честь. Она головой замотала и попросила, чтобы только не Машей, не нужно ей мамкину судьбу таким именем приманивать. Уж если так хочу, то лучше пусть Марьей будет, имена разные, а звучание схожее. В тот же день Машенька и померла… — тяжелое молчание и на этот раз глаза отца были совершенно сухими. — Я тогда не знал, что мне делать с маленьким визжащим комочком, что мне вручили монахини. Не знал, как смотреть на этого ребенка и не винить его в смерти любимой сестры, не знал, как сказать, что теперь это моя дочь, не знал, как не нарушив клятву признаться собственной жене, что вовсе не отец этому ребенку. Я много чего тогда не знал, вот и пустил все на самотек. Только и сказал, что ребенок мой… Я ведь все больше о себе и своей потере думал, а, как спохватился, понял, что теряю гораздо больше. — он посмотрел на княгиню. — Я после попытался все как-то объяснить, но ты меня и слушать не стала. Не знаю, как и простила непутевого…