Во всём остальном мы разные – несмотря на то, что в глазах коммуникабельного большинства мы, как монголоиды в глазах европейца, на одно лицо. Даже так: мы являем миру гораздо большее разнообразие человеческих типов, чем остальные условные восемьдесят процентов. Экстраверты подобны гальке на морском берегу, камешки которой, постоянно трущиеся друг о друга, делаются в результате почти неразличимыми. Мы же – самородки, таящиеся под землёй, с острыми, необточенными гранями, сложной и неправильной формы. Когда обществу удаётся извлечь нас на поверхность, оно изо всех сил старается нас отшлифовать, и иногда ему это удаётся, а иногда нет. В моём случае обществу это удалось. Почти. Во всяком случае, снаружи я довольно гладко отёсана. Но, как бы я ни сверкала разными гранями личности, всё это не более чем эффекты освещения: вещество моего камня осталось неизменным.

Итак, мы очень разные. Иногда слишком. И тут я вплотную приближаюсь к тому, о чём собираюсь тебе рассказать. Но, подойдя к этому вплотную, всё же останавливаюсь: мне страшно. И страшно больно – до сих пор.

Письмо 4. То-Чаво-Не-Может-Быть

Исхитрись-ка мне добыть

То-Чаво-Не-Может-Быть!

Запиши себе названье,

Чтобы в спешке не забыть!

(Л. Филатов, «Сказ про Федота-стрельца…»)

Но сначала была война. Ну, как, война – заварушка: несколько дам разной степени свежести ненароком прищемили эго некоему Нарциссу, по недоразумению поставленному модератором в одной из групп. Нарцисс проходил у нас под кодовым названием Кепка – по его аватарке, на которой он был запечатлён в образе интеллигента-нонконформиста типа «я сам по себе». Кепка заявил о своих правах тем, что потребовал удалить цитату из «Гамлета», которая почему-то показалась ему не соответствующей тематике группы. Недоумевая, пост я всё же удалила, а из трёпа в комментариях узнала, что не единственная стала жертвой новоявленного цензора. С завидным упорством он зачищал всё сколько-нибудь интересное, не трогая только посредственностей с их публикациями в жанре районной малотиражки, на фоне которых его малограмотные апокрифы (цветистые и щедро сдобренные автобиографическими моментами) казались неискушённой публике едва ли не откровениями, и у Кепки даже появились фанаты. Ну, дело вкуса – нравится и нравится. Наше дело сторона. Однако Кепка не удовольствовался рукоплесканиями сетевой черни. Ему требовалось безоговорочное признание всего личного состава.

В один из летних дней мы, как обычно, резвились на солнышке, оттачивая остроумие под картинкой с изображением двух морковок. Одна из них представляла собой сидящий в земле солидный корнеплод со скромным хвостиком зелени над поверхностью; другая же, напротив, была оснащена пышным кустом зелени, но сам корешок оказался крохотным – аналогия прозрачная и довольно едкая. Пост состоял только из этой картинки, к которой не прилагалось ни текста, ни даже заголовка. Не подозревая подвоха, я присоединилась к диалогу под ней. Как это часто бывает, мы ни в чём себе не отказывали и довольно скоро дошли до анатомических пассажей, не имея в виду никого конкретно – просто высмеивая владельцев пышной зелени, довольно слабо укоренённой в жирном чернозёме мысли. И тут на воре загорелась шапка – а точнее, кепка: её владелец разбранил нас на чём свет, причём в довольно циничной форме, и пригрозил изгнать из обеих групп, за которыми был поставлен присматривать. Так все желающие получили возможность убедиться, что с корешком у Кепки не очень. Хвастаться особо нечем. Мы подозревали об этом и раньше, но теперь ни у кого не осталось сомнений: король таки голый!

Не стану приводить эту курьёзную историю целиком – право, она того не стоит, да и ты, наверное, помнишь: мелкий тиран нашими объединёнными усилиями был свергнут и изгнан за пределы сетевого отечества, а я обрела несколько интересных виртуальных друзей, включая тебя, и парочку недоброжелателей (куда же без них!). Но самое главное, я создала собственную группу – чтобы оградить моё сетевое общение от прихоти очередного мелкого самодура.

Вот тогда-то и возник Лев.

Я написала эту фразу и остановилась. Сидела и смотрела, как на экране монитора сменяют друг друга картинки этого, в общем-то, непродолжительного шторма, так круто всё изменившего. За окном уже начало светать, а мои неугомонные соседи вымыли посуду и наконец-то отправились спать, когда я сварила себе свежего кофе, собрала волосы в резинку и продолжила.

Чем рискует человек, пустившийся в плавание по океану чужих мыслей, эмоций, страстей и страстишек, пороков и комплексов, порывов и вдохновений, etc.? Всё зависит от меры его доверия – той меры, на которую он сам обманываться рад. Можно, конечно, и не обманываться, теша себя наивным убеждением, что тебе-то уж всё про всех понятно – но и это иллюзия! Причём иллюзия опасная, потому что в этом случае ты вынужден, не располагая объективной информацией, судить по себе. И тогда берегись: все твои черти, не сдерживаемые более соображениями приличия, вылезут из своих тёмных углов и набросятся на тебя же.

И потом, если ты не принимаешь правила игры, закономерен вопрос: тогда зачем ты здесь? Прими условность происходящего! Как в театре или в кино, где ты следишь не за игрой актёров, а за событиями этого действа и переживаниями его героев как настоящих. И тот факт, что это актёры, люди, живущие обыкновенной жизнью, о которой тебе известны десятки пикантных или банальных подробностей, красивых или гнусных эпизодов – всё это не мешает тебе наслаждаться зрелищем, разворачивающимся на твоих глазах. Некоторые из этих сюжетов абсолютно фантастичны, и мы знаем, что этого не могло быть в реальности, но и это не способно лишить нас удовольствия. Даже напротив: невозможность истории делает наши переживания наиболее острыми, насыщенными, полновесными. Миллионы взрослых, прекрасно образованных и уже достаточно циничных людей по всему миру упиваются сагами Толкиена, или «Звёздными войнами», или «Войной престолов» и другими не менее фантастичными повествованиями. Почему? – не спрашивай! Большинство наверняка даст какой-нибудь мудрёный ответ, позволяющий сохранить лицо. Что-то вроде того, что они изучают архетипы, или структуру нарратива, или наблюдают эволюцию режиссёра, или ищут параллели с современными событиями, или ещё какую-нибудь похожую чушь. Враньё! Это доставляет им удовольствие – потому что они приняли условность искусства и эта история стала для них такой же реальностью, как их собственная жизнь. Витгенштейн считал, что всё, о чем мы в состоянии подумать, может существовать.

Итак, Лев. Сначала он мелькал в густых зарослях нескончаемых словесных джунглей, изредка вставляя короткие и сдержанные реплики, и обращал на себя внимание разве что этой сдержанностью. Интеллигентные и хорошо воспитанные люди вообще малозаметны, так как в силу свойственного им такта не раздражают ваших нервных окончаний. Вежливость делает тебя невидимкой.

Вот и Лев: ступая осторожно и бесшумно, он был замечен только тогда, когда приблизился вплотную. На этот раз он оставил более развёрнутую реплику, которая показалась мне интересной. По крайней мере, она содержала некоторую деталь личного характера. Мысленно я поставила на полях восклицательный знак и перевернула страницу, но с этого момента стала к нему присматриваться. Он публиковал небольшие отрывки, которые иногда казались мне интересными, а иногда нет. Словом, история не новая – я бы даже сказала, архетипическая:

Сперва ей было не до них,

Но показался выбор их

Ей странен…

Но, поскольку я всё же не Татьяна – по крайней мере, не шестнадцатилетняя (или сколько ей там было?) Татьяна – то драма была разыграна в обратной хронологии, то есть с конца, и обернулась фарсом: всё началось с попытки понять и завершилось суровой отповедью «Онегина», а не наоборот. Но, когда ты прочтёшь эту историю – если мне достанет мужества её дописать, а тебе терпения прочесть – ты, возможно, как и некоторые из моих подруг, решишь, что «очень мило поступил С печальной Таней наш приятель».