— Мне непонятно, как он понял, где надо искать и что именно? — хмуро возразила я. — Ну смотри, он ведь считал старика психом. Изменить мнение, просто прочитав вот это? — я выразительно взмахнула тетрадью. — По-моему, он бы открыл и закрыл эти папки не читая. Ну глупо же пытаться разобраться в бреде старика с диагнозом!

— Во-первых, мы всё-таки не можем поручиться, что из вещей Виста ничего не пропало, — возразил Блак. — Это, конечно, сомнительно, потому что незаметно забрать их из купе и не наcледить было практически невозможно, но вероятность существует. А во-вторых, никто не знает, о чём именно они говорили в ту единственную встречу, — напомнил он, бросив на меня задумчивый взгляд. — Да, редактор сказал — чушь, и Вист наверняка тогда посчитал это чушью. Но вдруг Кущин рассказал нечто такое, на что Вист после его смерти взглянул под другим углом? Например, назвал имя этого пациента, рассказал его историю, сообщил, где и как увидел его и сделал эту новую запись. И это открытие вполне тянет на обнаружение главы секты, о котором он говорил горе-кoлдуну.

— Звучит убедительно, — согласилась я.

— Дальше. Я почти уверен, что убийца встретился с Вистом в Фонте. Это отлично объясняет, откуда он вообще узнал о существовании журналиста, как успел подготовить преступление, которое совсем не похоже на спонтанное, и почему журналист так внезапно сорвался в Клари. Он же здорово переплатил за купе первого класса, а с деньгами у него было не так уж хорошо, мог бы подождать несколько часов до следующего поезда.

— Полагаешь, они поехали вместе?

— Скорее всего. Вист был весьма охоч до лёгких денег и не брезгал шантажом, а шантажисты редко хорошо заканчивают. Думаю, он вполне мог купиться на щедрые посулы своего будущего убийцы. Ну, скажем, журналист получает крупную сумму и оставляет эту историю в покое, или как-нибудь приукрашивает её, или хотя бы опускает биографические подробности. А деньги дома, в Клари, убийца не доверяет банкам. И Вист радостно бежит покупать единственный дорогущий билет, а его новый друг спешно готовит убийство.

— Тогда остаётся самый главный вопрос: что же такого в этом чудесном исцелении, если ради своей тайны он готов убивать? Ну не секта же, в самом деле!

— Вопрос, да. Надеюсь, выясним. Посмотри, может, там ещё что-нибудь интересное в этой папке есть? Или в тетради.

В тетради, на обратной её стороне, нашлась единственная быстро написанная фраза загадочного содержания. То есть буквы все были знакомыми, отдельные слоги и связующие — тоже, а общий смысл ускользал. Два утверждения, противопоставленных друг другу союзом «или», и знак вопроса в конце, выдающий неуверенность, — вот и всё.

— Значит, как приедем, первым делом к Виту, пусть переводит, — решил Блак. — Терминологию-то он точно знает, а что не знает — по справочникам найдёт. Всё, бoльше ничего?

— Наоборот, тут вон целая стопка каких-то листов, явно очень важных, но я не буду даже пытаться это понять.

— Опять медицина?

— Нет, ты знаешь, по-моему, это больше похоже на физику с электричеством, буквы знакомые, — рассеянно отозвалась я, отставив на вытянутой руке листок, испещрённый многoэтажными формулами и мелкими рисунками с прихотливо направленными стрелочками. — Жалко его, — сообщила со вздохом через минуту, аккуратно складывая все записи обратно в папку.

— Кого из? — уточнил Адриан.

— Кущина. Талантливейший человек был, умный вон, я тут только отдельные буквы понимаю, а это явно он написал, и считал — тоже он. И такая судьба… Сначала семью так трагически потерял, потом головой помутился и лишился любимой работы, а потом еще нелепая жестокая смерть, от рук грабителей.

— А, его… Ну да. Печальная история.

— Преждевременная, насильственная смерть это всегда очень грустно, но в таких случаях особенно. И еще обидно.

— В каких случаях?

— Когда умирает тот, кто делал чтo-то очень хорошее и большое и мог бы сделать ещё. Особенно врачи. Помню, у меня была история, пара уродов в подворотне за горсть мелочи и несколько купюр зарезала замечательного хирурга, золотые руки у мужчины были. Сотни, даже тысячи жизней спас. И тут эти. Так тошно на них смотреть было, — я поморщилась. — Ни капли раскаяния. Я головой знаю, что каждая жизнь ценна и закон трактовать из личных предпочтений нельзя, но когда таких видишь, приходится себе об этом постоянно напоминать. Вроде бы и то был человек, и вот эти — люди. А какая разница…

— Надеюсь, тебе не пришлось отпускать их за недостаточностью улик? — покосился на меня Блак.

— Да нет, им по полной вышло, — отмахнулась я. — Один пытался, правда, под дурачка косить, но менталисты выдали заключение — здоров. И это особенно противно, с сумасшедшего-то какой спрос. Хотя мне знакомый судебный менталист рассказывал, у них негласное правило есть: презумпция нормы. сть какие-то сомнения и разногласия? Значит, нормален. Можно протащить по самой границе статистической нормы? Значит, нормальный, и пусть отвечает по полной. К ним же отправляют на освидетельствование исключительно пo тяжким статьям, если нет совсем уж откровенных предпосылок или требования какой-то из сторон.