– А как же Петя?

– Да он же в казаках... Ему дядя Алеша коня обещал и ружье. А если хочет, пусть едет с нами. Но он не поедет. Я знаю. Он военный...
– с серьезной деловитостью ответила Маша.

Все рассмеялись. У порога раздалось мычание. В углу, на свежеподостланной соломе, растопырив ноги, стоял пестрый теленок. Отпоенный молоком и выкормленный хлебом, он нехотя повиливал хвостом.

– Вот где котлетки-то, Елена Васильевна!
– Сашка дал теленку шлепок. Тот засопел носом, боднул головой и снова сонно затих.

– Сколько тебе говорю, зарежь, да и все, - заметила Русакова, раскатывая на столе тесто.
– Куда он мне?

– Не надо, мама. Зачем его резать?
– жалостно проговорила Маша.
– Он маленький...

На ее слова никто не обратил внимания. Петя стоял около стола и в сотый раз любовался своей формой. Елена Васильевна перекатывала на столе тесто. Сашка воровато посматривал на ее крепкие, оголенные по локоть руки и чуть-чуть приоткрыл рот. Он был влюблен в хозяйку, и вид у него в эту минуту, как у пестрого телка, был глупый и потешный.

Из горницы вышел Антон Петрович; потрепав Машу по пышным белокурым волосам, сказал:

– Умываться, стрекоза, будем?

– Опять холодной?
– Маша смотрела на Осипова с озорным любопытством и нескрываемой детской восторженностью. Каждое утро она ему поливала на спину из ковшика, где плавали льдышки, а он только крякал и весело смеялся.

Антон Петрович подошел к тазу и подставил руки. Маша лила из ковша воду. Хозяйка, вытерев руки, прошла мимо, словно боясь взглянуть на оголенную, густо перевитую мышцами спину Антона Петровича, и проворно исчезла в соседней комнате. Минут через пять она вышла и, изгибаясь стройной фигурой, подала Антону Петровичу через голову Маши белое, расшитое цветами полотенце.

– Да вы не беспокоились бы, Елена Васильевна. У меня там есть... смущенно проговорил Антон Петрович.

– А это мягкое, домашнее.
– Русакова ловким движением одернула белый передник и принялась резать ножом тесто.

– Благодарю. Домашнее все хорошо. Но мы уже как-то отвыкли.

Обернувшись к Маше, Осипов спросил:

– На лыжах поедем кататься?

– Поедем, дядя Антон!
– радостно отозвалась Маша.
– И Петю захватим, да?

– И Петю захватим.

– Ой, как хорошо!
– Маша весело притопнула ножкой.

– Ух ты, стрекоза!
– Антон Петрович подхватил девочку на руки, подбросил ее до потолка. Осторожно поставив на пол, склонился и поцеловал в лоб. Маша, обвив его ручонками за шею, тоненько вскрикнула:

– Ой, какой холодный!..

Часов в одиннадцать Осипов с Абашкиным сели завтракать.

– Ты смотри: пирожки, пампушечки, творожнички... Будто бы и войны нет. Роскошь!
– говорил Осипов, закусывая.

– Добро, добро, - похваливал Абашкин.
– Понимаешь, люди-то как жили! Смотри, колхоз-то какой был. Не дают, черт побери, спокойно пожить. А ведь нашу страну можно пшеницей засыпать, яблоками завалить, арбузами.

– Наши богатства Гитлеру и нужны, - вставил Антон Петрович.

Вошла Русакова. В одной руке она несла тарелку с солидной стопой блинов, а в другой - миску сметаны.

– Да вы нас совсем избалуете, Елена Васильевна!
– воскликнул Алексей Данилович Абашкин.

– Кушайте на здоровье! Сегодня еще телка зарежем. Деваться с ним некуда. Время такое...
– Елена Васильевна не договорила и тотчас же вышла.

– Да, время действительно...
– раздельно проговорил Абашкин и тут же, словно спохватившись, шутливо добавил: - Что-то уж больно хозяйка-то старается.

– Н-н-да, - неопределенно промолвил Антон Петрович, запихивая в рот пирожок.

– А ведь замечательная женщина, Антон Петрович!
– Абашкин перестал есть и взглянул на Осипова. Тот по привычке, как всегда, когда ему приходилось решать какое-нибудь щекотливое дело, крякнул и, нервно насупившись, спросил:

– Что из того следует?

– А следует вот что: посматривает она на тебя, ну как это сказать... С восхищением посматривает, точно влюбленная...

– Ну уж это ты, брат, оставь.

– Не оставь, а истина. Да ты и сам-то малость неравнодушен к ней, только боишься признаться.

– Да ты что, на самом деле!
– Осипов скомкал в руках салфетку.

– Ничего, друг мой, ничего! Ты только не кипятись, будь поспокойней и пойми: что плохого в том, если ты эту милую женщину всерьез полюбишь...

– Ты шутишь? Или считаешь меня за дурака! Да разве я могу! Нет, никак не могу...

– Не могу, не могу! Тогда садись вон к печке и сыпь себе на голову пепел... Только не притворяйся! Да это, брат, золото, а не женщина, если хочешь знать... Мне рассказывали, как она в колхозе хозяйство вела. А он одно свое - не могу да не могу. Ничего тут зазорного нет, если вас влечет друг к другу и если вы откровенно признаетесь в своих чувствах... Почему бы тебе не подумать об этом?
– невозмутимо и настойчиво продолжал Абашкин, чем привел Осипова в полнейшее смятение. Если бы не вошел в этот момент начальник штаба полка майор Почибут, неизвестно, до чего бы они договорились.