Это была первая фронтовая часть, вступающая на территорию колхоза. Увидев добрых, крепких, лихих кавалеристов, Никита Дмитриевич еще сильнее почувствовал непоколебимую уверенность в том, что гитлеровцев не пустят дальше ни на шаг и закопают их в подмосковной земле. Накануне ему пришлось выдержать жестокий бой со своей хозяйкой. Пелагея Дмитриевна требовала подвод для немедленной эвакуации.

– Ты что ж это, хочешь, чтоб я тут с фашистами оставалась?
– налетала на него дородная белокурая супруга.
– Весь скот отправил, а мы, выходит, хуже животных?

– Скот велено было угнать, а мне уезжать не велено, - возражал Никита Дмитриевич.
– Не пустят сюда германца, вот и весь сказ.

Он уже давно записался в партизанский отряд и включил в него всех дочерей, но держал это в строжайшем секрете.

Председателем колхоза его избрали недавно, во время войны. Он очень гордился оказанным ему доверием и отдавал все силы, чтобы сохранить колхозное имущество и помочь Красной Армии.

– Объясните, товарищи командиры, моей почтеннейшей супруге: разобьем мы германца иль нет?
– торжествующе поглядывая на Пелагею Дмитриевну, спросил Никита Дмитриевич.

– А сам ты как думаешь, папаша?
– хитро прищуривая монгольские глаза, спросил Алтухов.

– Мы люди русские, советские, фашистское ярмо никогда не наденем. Наполеон тоже вот приходил сюда. Трус всегда из-за угла бьет, нахрапом лезет, а получит сдачу, бежит без оглядки. Дадим мы ему сдачу, дадим! Я вот тоже...
– старик едва не проговорился о партизанском отряде, но, спохватившись, умолк.

– Вот это правильно, папаша!
– подтвердил Ковалев.

Из горницы выглянуло девичье лицо и тотчас же скрылось. За дверью послышался сдержанный смех.

– Не прячьтесь, все равно отыщем!
– шутливо крикнул Ковалев.

– Да выходите, трусихи. Не съедят вас...
– Никита Дмитриевич встал и распахнул дверь.

Из большой светлой комнаты одна за другой вышли три одинаково одетые, разительно похожие друг на друга девушки. Следом, точно шарик, выкатилась самая младшая, розовощекая, с синими, как у матери, глазами девочка лет тринадцати. Она смело подошла к командирам, подала руку и солидно отрекомендовалась:

– Серафима.

– Вот смотрите какие. Запрягай и паши. Никаких тракторов не надо! А эта, четвертая - куцавка.
– Никита Дмитриевич поддал ей легонького тумачка.

– Папка, не дразнись!
– шаловливо крикнула Серафима.
– Он меня Ефимкой-куцавкой зовет, потому что я маленькая и коротенькая. Ну и пусть... А то дали какое-то имя - Серафима. Это в Язвищах попадья живет Серафима. Лучше уж я буду куцавенькая.

Все рассмеялись. В просторной чистой комнате с приходом девушек стало еще уютней и праздничней. Солнечно плескался за окнами морозный день. На массивный буфет из окна падали косые солнечные лучи. Открыв стеклянные дверцы буфета, синеглазая красавица, первая выглянувшая из горницы, достала груду тарелок и стала их перетирать. Это была самая старшая дочь, двадцатилетняя Зина, строгая и красивая.

Вторые две - Ольга и Евдокия - были близнецы. Это были добродушные, славные, миловидные девушки. Сейчас они вышли на кухню и помогали готовить закуску.

Ефимка со свойственным всем подросткам любопытством подсела к Ковалеву и заинтересовалась сначала его орденом, потом буркой.

– Замечательная!
– восторгалась девочка.
– У Чапаева тоже такая была. Можно померить?

– Пожалуйста!
– Ковалев, сняв с гвоздя бурку, накинул ей на плечи.

Бурка, коснувшись пола, стала коробом.

– Ну, теперь совсем похожа на куцего Ефимку...
– шутил Никита Дмитриевич.

Зина покосилась на сестренку блеснувшими глазами, строгие губы ее дрогнули в ласковой улыбке.

Ковалев, наблюдая за девушкой, понял, что внешняя суровость ее только маскировка, желание отличить себя от других. Было ясно, что семья Фроловых - крепкая. К Ефимке относятся снисходительно и любят больше всех.

Ефимка, подметая полами бурки крашеный пол, маршировала по комнате, задрав кверху нос.

– На огород бы тебя поставить заместо пугала, - смеялся отец.

– Очень даже хорошо, только немножко длинная...
– не обращая внимания на шутки, заметила Ефимка.
– Вот Зиночке будет как раз. А ну, померяй! Красота будет!
– приставала сестренка.

– Как тебе только не стыдно! Ведь ты же настоящий мальчишка, Ефимка, - строго проговорила Зина, расставляя на столе тарелки.

– Ну и мальчишка! Что ж из этого?

Зина, ничего не ответив, вышла на кухню.

– Отчего она у вас такая сердитая?
– тихонько спросил Ковалев у Ефимки.