–– Да! – поняла она вопрос в его глазах. – После семи лет…

Леонардо лёгким, чуть уловимым, жестом указательного пальца показал на себя – мона Лиза кивнула и тихо прошептала, чтобы её никто не услышал:

–– Сеньор Джоконда надолго уехал из Флоренции, он догадывается…

–– Ну и пусть! – так же тихо шепнул ей на ухо Леонардо. Если родится мальчик, то предоставим священнику дать ему имя, а если родится девочка – назовём её Катариной!

–– В глазах моны Лизы засияли лучики счастья.

–– Хорошо!.. Я согласна! – заиграла на её губах радостная улыбка.

И как раньше в дни весёлых торжеств и праздников, когда Леонардо устраивал шумные музыкальные представления, вновь им были приглашены актёры и музыканты, и дом сеньора Пьеро Мартелли зашатался от веселья. Весь месяц оставшегося отпуска он провёл как один день: радостно и нескучно. Театральные представления, когда ему приходилось дописывать портрет моны Лизы, собирали всех обитателей дома, включая прислугу. Прохожие на улице, проходя мимо, останавливались, с удивлением прислушиваясь, как дом знатного комиссария флорентийской аристократической Синьории то заливается птичьими голосами, то рычит по-звериному, то жалобно поёт, то рыдает, то сотрясается от громкого смеха!.. И прохожим хотелось заглянуть внутрь. «А что же там делается?» – вертелось у всех на языке. По вечерам, когда темнело и невозможно было продолжить работу над портретом Лизы, Леонардо предоставлял возможность флорентинцам собраться во дворе дома сеньора Пьеро Мартелли и посмотреть театральные представления приглашённых им актёров и музыкантов, а также завораживающий всех беспрерывным движением картины во время сказания легенд обскур-тамбурина .

Месяц пролетел незаметно. С моной Лизой Леонардо не расставался ни на минуту, ни днём, ни ночью, благо, что им никто не мешал и не препятствовал: муж моны Лизы должен был вернуться во Флоренцию не раньше конца весны. К началу марта её портрет уже был почти готов. Когда Леонардо выставил его на обозрение ученикам, Матурине, Зороастро, Пьеро Мартелли и самой моне Лизе, они пришли в благоговейный трепет, увидев мастерство тончайшего изящества. Поставив его на леджо в обрамлении тёмного материала, он открыл мастерскую и впустил их под нежные звуки флейт, на которых играли нанятые им музыканты. Войдя, все замерли – до этого момента никто из них портрета не видел, так как Леонардо никому его не показывал, каждый раз накрывая после работы полотном, – и долго смотрели, не в состоянии оторвать от него взгляда. Андреа Салаино даже вскрикнул от страха, когда решил подойти к портрету поближе. Он стоял сбоку от портрета. Взгляды зрителей устремились на него, не понимая, что с ним произошло. В его глазах застыли изумление и страх. Он ходил мимо портрета, не отрывая от него взора, то останавливаясь перед ним, то удаляясь.

–– Что с тобой, Андреа? – в недоумении спросил его сеньор Мартелли, чувствуя, что этот вопрос ему хотят задать все.

Андреа остановился возле него и, указав пальцем не на портрет, а на мону Лизу, тихо шепнул:

–– Когда от неё уходишь, она провожает тебя улыбкой!

Услышав его, мона Лиза невольно подалась движению вперёд и, пройдясь мимо своего портрета, неудержимо рассмеялась.

–– Так и есть! – воскликнула она.

И мимо портрета уже заходили все зрители, даже музыканты не усидели на своих местах и включились в этот прогулочный моцион, не сводя взглядов с портрета, – у всех выражение любопытства на лице по мере удаления от него сменялось выражением непомерного удивления.

–– Боже праведный! – в ужасе вскрикнул Пьеро Мартелли. – Леонардо, ты с ума сошёл!.. Ты что наделал?!.. Как вообще такое возможно?!.. На неподвижном портрете ты создал подвижное лицо и улыбку, заставляющие уходящего зрителя остановиться и вновь всматриваться в неё, вызывая желание с ней не расставаться!

Леонардо подошёл к моне Лизе, взял её за плечи и, заглянув ей в глаза, улыбнулся.

–– Я просто её очень люблю!.. И хочу, чтобы её нежная и милая улыбка всегда оставалась со мной даже в те дни, часы и минуты, когда её рядом не будет! – и он поцеловал её, крепко заключив в свои объятия.

Глядя на них и подвергаясь какому-то невероятно тёплому чувству, музыканты, приставив флейты к губам, снова заиграли трогательную мелодию любви…

**** **** ****

А на следующий день Леонардо попрощался с моной Лизой, учениками и друзьями и, покинув Флоренцию, отправился на встречу с герцогом Валентино в Умбрию. Накануне он получил письмо от герцога прибыть в город Терни, чтобы вместе с ним войти торжественным маршем в Рим. Леонардо немного запоздал прибыть в условленное место. Гонфалоньера Римской Церкви там уже не оказалось. В Терни он нашёл оставленный для него герцогом отряд кондотьеров-телохранителей, с которым Леонардо сразу же бросился его догонять. Утром 7-го марта гонфалоньер-Капитан церковных войск и Знаменосец Римской Католической Церкви дон Чезаре Борджа, герцог Валентино, торжественным эскортом вошёл в Рим по древнеримской дороге Вио-Лабикана через ворота Маджоре. Леонардо ехал верхом на коне в свите главного церемонемейстера герцога, немца Иоганна Бурхарда. Он ехал в конце процессии позади герольдов, самого герцога Валентино и его капеллы главнокомандующих капитанов во главе с синьором Бартоломео Капраника, торжественно державшим остриём вверх, над головой герцога, его позолоченный меч Знаменосца Римской Церкви, на котором были выгравированы эпитафия богини Верности и триумфаторский девиз Юлия Цезаря, вернувшегося после победы над германскими племенами варваров: «Верность сильнее оружия – или Цезарь, или ничто».

У Маджорских ворот эскорт герцога приостановился из-за бесчисленной толпы встречавших его горожан. Выставленные среди народа герольды римского Папы и его кардинальской Апостолической Курии выкрикивали прославление входящему в Рим Знаменосцу Церкви, и люди дружно подхватывали их; слышались также выкрики горожан о желании увидеть слетающие с копыт его коня золотую и серебряную подковы. Герцог Валентино не торопился развлечь народ ставшим у всех жителей Италии сверх популярным зрелищем. Он неторопливо ехал по улицам города и тянул время, давая возможность нетерпению горожан довести их желание до исступления. На площади перед Траяновым Форумом он остановил коня и поднял его на дыбы, показывая тем самым Леонардо о начале придуманного им зрелища, чтобы мастер начал его, а он завершил. Герольды протрубили в трубы, и несколько кондотьеров поскакали вдоль толпы, расчищая место для будущего представления. Взгляд Леонардо упал на одного римского горожанина средних лет в обветшалой одежде и доспехах под багряным плащом, говорившим о том, что ещё совсем недавно он был солдатом церковного войска римского гонфалоньера; он опирался на деревянный костыль, его левая нога была обмотана каким-то грязным тряпьём. Верховые кондотьеры бережно обошли его, оттеснив толпу к краю площади, а он остался стоять на месте, пристально и скорбно глядя на герцога Валентино. Его лицо показалось Леонардо, как ни странно, знакомым.

–– Кто этот калека?! – спросил он у сопровождавшего его герцогского оруженосца Августо.

–– Вы не помните, кто поставил подножку вашему ученику? – в свою очередь вопросом усмехнулся оруженосец.

–– Какую подножку?

–– В селе Ваприо, когда для встречи с вами туда инкогнито приехал герцог Валентино.

Леонардо вспомнил, как один из кондотьеров герцога поставил подножку Андреа Салаино, бросившемуся к нему со слезами взять его с собой.

–– По вашему выражению в глазах, мессере Леонардо, вижу, что вы вспомнили тот неприятный случай! – опять усмехнулся Августо.