Мессере Гурильо, Марко-Антонио и тётушка Сидона, оторвавшись от еды, замерли. Их потряс рассказ Галеотто, и они со смешанным чувством восхищения и сердечного сочувствия посмотрели на Леонардо.

–– Вы очень ранимы? – нерешительно спросил его мессере Гурильо.

–– Да как вам сказать… – застенчиво опустил глаза Леонардо. – В детстве мне казалось, что мир вокруг меня не может быть недобрым, потому что должен соответствовать представлениям с любовью относящегося к нему ребёнка… Наверное, что-то во мне осталось от детства…

–– Осталось-осталось! – уверенно прожевал Галеотто. – Вы бы сейчас видели, как он заступился за промышляющего на рынке Бролетто воровством сорванца Джакомо Капротти, сына обувного мастера, пропойцы Джиано… Жалко, конечно, сорванца! Не он, а его пропойца отец виноват в том, что он ворует… Посылает малыша на воровство, чтобы тот ему на выпивку денег раздобыл, а тот ведь ребёнок!.. Какой ни есть непутёвый отец, а малыш его всё равно любит!.. Мать-то его от студёной горячки умерла, так, кого ж ему ещё любить, как не отца?! Он хоть и пропойца, а его не бьёт… Я, было, решил поймать этого маленького воришку и отдать для наказания приставам Джустиции, – стыдливо признался он. – Думаю: сейчас его не остановишь от воровства, так, когда он вырастет, поздно будет – поймают его за это дело и руки отрубят… И тогда пропал человек навсегда! – тяжело вздохнул он.

–– Так как же всё-таки мессере Леонардо заступился за этого мальчика? – нетерпеливо спросил Марко-Антонио, переведя взгляд на Леонардо, всё больше проникаясь симпатией к этому огромному исполину.

Вытерев губы салфеткой, Галеотто сделал несколько глотков вина и ответил:

–– Я, было, ухватился за этого сорванца, а он меня за палец укусил и вырвался… Дал дёру! – усмехнулся он. – Побежал через площадь у часовни Сан-Джовани, а там его Бенедетто-минотавр поймал…

–– Это тот, что борец? – перебил его мессере Гурильо.

–– Да… Схватил он этого дьяволёнка за руку и держит: дожидается, когда к нему подойдут приставы Джустиции… Джакомо надрывается, ревёт навзрыд, чувствует, что ему сейчас будет… А тут из толпы выходит Леонардо и говорит этому быку-минотавру: «Эй ты, воловья морда, а ну отпусти ребёнка!..» Тот – смеяться!.. Тогда Леонардо подходит к нему… Кстати, что ты ему сделал, я так и не понял, – пожал плечами Галеотто, уставившись на Леонардо. – Почему он встал перед тобой на колени и, отпустив мальчишку, рухнул к твоим ногам?

Любопытство в глазах сидевших за столом достигло такой силы, что все опять забыли про еду. Они застыли, ожидая ответа от флорентийского гостя. Вместо ответа Леонардо взял со стола бронзовый кубок, стоявший перед ним, неторопливо выпил из него вино и затем, зажав в ладони левой руки, сдавил его так, что тонкая позолота на нём в некоторых местах отлетела, а толстые стены кубка смялись, словно были сделаны из тонкого пергамента. Все ахнули.

–– Простите, мессере Гурильо! – учтиво извинился перед ним Леонардо. – Я возмещу вам убыток…

–– Нет-нет, что вы! – в ужасе отмахнулся от него Гурильо. – Храни меня Бог! Не каждый день такое увидишь…

–– Вот это да! – с восхищением выдохнул Марко-Антонио. – Если же вы, мессере Леонардо, так же добры, как и сильны физически, то симпатии герцогского Двора вам обеспечены, в особенности у любовниц герцога Людовико, которыми изобилует его Двор!

Леонардо сразу помрачнел.

–– Нет, вы меня не так поняли! – увидев недовольство в его глазах, заторопился Марко-Антонио объяснить смысл своего восклицания. – Я имею в виду не то, что вы составите конкуренцию герцогу, обратив на себя вожделенные взгляды его многочисленных поклонниц… Да и упаси вас Бог от этого!.. Я имел в виду совсем другое: по герцогскому замку, Кастелло ди Порта-Джовиа, бегает немало детей его любовниц, к которым, из-за производимого ими громкого шума, герцог Людовико относится с весьма плохо скрываемой злобой. Теперь в вашем лице они обретут защитника, и будьте уверены, – он понизил голос и добавил: – любовницы Людовико Сфорца смогут по достоинству оценить вашу доброту и в постели уговорить его на многие милости по отношению к вам… Вы поняли, что я имею в виду?!.. Вы, насколько я наслышан до вашего приезда от мессере Галеотто и мессере Джорджо Мерулы, прибыли ко двору герцога в качестве придворного музыканта, не так ли?.. Замечу, что музыканты не пользуются благосклонностью герцога, поэтому для вас не лишним будет завоевать симпатии его приближённых примадонн…

–– Спасибо, мессере Марко-Антонио! – кивком поблагодарил его Леонардо. – Я понял вас!

–– Очень рад, что неловко оброненные мной слова вами услышаны!

–– Скажите мне, мессере Марко-Антонио, – задумчиво растягивая фразу, обратился к нему Леонардо, – а вы сможете замолвить за меня словечко перед герцогом?

–– Смотря, по какому поводу…

–– За несколько минут до вашего прихода сюда я узнал от мессере Гурильо, что вы являетесь одним из придворных врачей герцога Людовико Сфорца Моро и что практикуете свои знания в госпитале Оспедале Маджоре, – пояснил Леонардо смысл заданного вопроса. – А также я узнал, что у вас имеется при госпитале своя лаборатория – студиоло… Это действительно так?

–– Да.

–– А зачем она вам, когда Папа Бонифаций VIII издал буллу о запрещении анатомического сечения?

У Марко-Антонио глаза остекленели, а лицо сделалось мертвенно-бледным. Глотнув вина, чтобы смочить возникшую сухость во рту, он, облизывая губы, сдержанно вздохнул.

–– Для придворного музыканта вы неплохо осведомлены об указах римского Папы, мессере Леонардо!

–– Я не тайный кубикуларий Священной Канцелярии и не доносчик на вас и на герцога Людовико Сфорца!.. Как вы уже слышали, понятие «дружба» для меня свято! Я хочу с вами практиковаться в медицине! – прямо заявил Леонардо, уставившись немигающим взглядом в глаза Марко-Антонио. – Говорю вам, что лучшего, чем я, лабораторного ассистента вам не найти! Я неплохо рисую и могу быстро зарисовать любой человеческий орган, важный для вас во время анатомического сечения… – он встал из-за стола, вышел из гостиной в гардеробную, где оставил свою дорожную сумку, и вернулся оттуда с несколькими тетрадями в руках. – Вот, смотрите, – и он протянул их Марко-Антонио.