Спутники фройляйн были в однотонных пальто и шляпах преимущественно светлых оттенков. Дорогие ботинки из натуральной кожи и брюки из шерстяной ткани говорили о статусе их владельцев. Судя по налёту интеллигентности на лицах, они, наверняка, имели отношение к научным или промышленным кругам. Возможно, решили отметить значимый успех в серьёзном эксперименте или сбрызнуть за повышение кого-нибудь из их компании.

Я наблюдал за моим немцем и видел, как он потемнел лицом при виде вызывающе шумной своры, в которой всё так и кричало о мотовстве. Его и без того холодные глаза превратились в колючие ледышки, желваки напряглись, а левая рука сжалась в кулак.

К подгулявшей компании уже спешил на толстеньких ножках круглолицый и розовощёкий хозяин заведения в чёрных брюках, светло-серой рубашке в тонкую полоску и белом переднике ниже колена. На лбу трактирщика блестели капельки пота, подкрашенные хной усы соревновались по пышности с бакенбардами, а гладкий подбородок плавно переходил в толстый слой жира под ним.

Двое из гулён, те, что были особенно пьяны, рванулись к нему наперерез с криками: «Хельмут, дорогой!». Привлечённые шумом посетители посмотрели на них. Девицы прыснули и громко засмеялись над плоской шуткой высокого весельчака с тонкими усиками и пышной шевелюрой, чем ещё больше подняли градус бешенства моего соседа.

Самый трезвый из шумной компании – брюнет в твидовом пальто – наконец-то заметил меня и оберфюрера. (Тот уже еле сдерживал себя и готов был вот-вот взорваться.) Хмель выветрился из глаз молодого человека за доли секунды. Ещё недавно они смотрели на мир с осоловелым выражением благодушия, зато сейчас, я это прекрасно видел, в них промелькнул страх. Он быстро шагнул за балагурами, дёрнул их за рукава и потащил к двери. В ответ на громкие протесты приятелей, он что-то им зашептал, стреляя глазами в нашу сторону. Весельчаки тут же утихли и быстро потопали к выходу. Даже девицы перестали громко смеяться и с удивительной проворностью шмыгнули на улицу.

Вскоре в кафе восстановился порядок: посетители вернулись к прежним занятиям, музыканты снова заиграли. Слегка побледневший Хельмут приблизился к нам и, поклонился, говоря шипящей скороговоркой:

– Добрый вечер, господин Валленштайн. Вижу, вы сегодня не один. Всё как обычно? – Я кивнул и мысленно порадовался: хоть узнаю вкусы барона, а то заказал бы что-нибудь не то, оправдывайся потом с чего вдруг поменял привычки. – Пожалуйста, проходите, господа, я сейчас.

Хельмут ещё раз поклонился и крикнул бармену:

– Людвиг, один кофе без сахара и сливок!

– Мне то же самое, – сказал Шпеер и двинулся за мной к столу.

– Два кофе, Людвиг, и пошевеливайся, господа долго ждать не будут!

Мы сели за стол. Хельмут щёлкнул зажигалкой, подержал пляшущий огонёк над фитилями. Свечи затеплились, запахло растопленным воском. Толстяк пожелал нам приятно провести время и засеменил навстречу вошедшим в заведение офицеру и его спутнице в короткой шубке из чернобурки.

– Как меня бесят эти щелкопёры! – Макс недовольно фыркнул, поправляя узел чёрного галстука. – Вся страна трудится во имя Великой победы, а они пьют и гуляют без меры и совести, – он яростно скрипнул зубами, сжал сухие жилистые пальцы в кулак, сверкнув перстнем с голубоватым кристаллом в виде черепа. – Богатые выродки!

Мне показалось, Шпеер метнул в меня злобный взгляд, но уже в следующее мгновение он сидел как ни в чём не бывало, а лицо его снова дышало спокойствием и холодным безразличием. Я только хотел спросить Макса, зачем он привёл меня в «Тевтонского рыцаря», как возле нашего столика появился одноглазый Людвиг с подносом в руках. Он поставил перед нами чашечки с свежесваренным кофе, прищёлкнув каблуками, кивнул и удалился к себе за барную стойку.

Макс двумя пальцами взялся за причудливо изогнутую ручку, поднёс чашку к губам, сделал маленький глоток.

– Мм-м! Вкусно! Хельмут, чертяга, где-то ещё умудряется доставать настоящий бразильский кофе.

Я тоже пригубил напиток. Кофе и в самом деле оказался приличным на вкус. Во всяком случае, в разы лучше современной быстрорастворимой бурды.

– Проклятые русские! Из-за их невероятного упорства война слишком затянулась. – Макс сделал ещё один глоток и, дзинькнув донышком о блюдце, вернул чашку на стол. – Когда Наполеон уходил из России, самая низкая температура была минус двадцать пять градусов. Прошлой зимой она опускалась до пятидесяти двух, а сейчас стабильно держится на отметке в минус тридцать пять. Такое в Московии бывает раз в полтора столетия. Вы думаете, это знак свыше?

Я пожал плечами и поспешил поднести чашку ко рту. Ещё не хватало мне разговоров о политике. Слишком скользкая тема, особенно с моим знанием дальнейшей истории.

Шпеер тем временем продолжал:

– Русские надеются: морозы помогут им справиться с нашим духом, но в этом и кроется их главная ошибка. Подобные испытания закаляют и воспитывают нацию, она становится более крепкой. Мы не собираемся отступать, временные лишения и тяготы пойдут нам только на пользу. За зиму мы накопим силы, лучше подготовимся к наступлению и уже этой весной возьмём проклятый Ленинград. А там дойдёт дело и до Москвы. Вот увидите, Отто, в середине лета фюрер будет принимать парад победы, приветствуя наши доблестные войска на Красной площади.