Валентинов Андрей
Шрифт:
– Пошли?
Хорошо дверь подвесили – и не скрипнула!
– И условия эти должен принять ты, басилей, пока стоим мы в зале этом, и пока солнце еще не зашло...
Осекся толстяк – меня увидел. Да только не стал я его рожей любоваться...
Узнал меня, Курос-дамат?
А в зале тишь могильная, словно не дворец – толос. Но вот охнуло, зашумело прибоем морским:
– Дамед... Дамед... Дамед-ванака... Вернулся...
Хабирру уверяют, что гордыня – смертный грех. Не знаю, не знаю... Прошелся я по залу, ни на кого не глядя, словно вокруг не люди, колонны каменные, к трону подошел...
...Привстал Щербатый, да только подмигнул я ему: сиди, не ерзай, мол. И сам присел – прямо на ступеньки.
Молча.
Пристукнули эмбатами Киантипп с Алкмеонидом (знай наших!), по бокам стали. А руки уже на поясе, поближе к мечам. Стих прибой, заглох. Но вот грюкнуло – бухнулся на колени один из даматов, самый догадливый, видать. А после со всех сторон стук пошел.
То-то!
Застыли послы, глаза выпучили. А я на них даже смотреть не стал – пока что. Даже на Куроса губастого. Мстить мне решила Цулияс, царевна Хеттийская? Чтобы Дамед-ванака не в свое царство – на пепелище вернулся? Войной грозить?
А что сейчас скажешь?
Поглядел я поверх спин склоненных, вновь подмигнул Щербатому:
– Кто?
И на послов головой мотнул – не оборачиваясь даже. Пожал Амфилох плечами широкими, венец золотой поправил. Вздохнул:
– Заброды хеттийские, ванакт. Грозятся!
Кивнул я, по сторонам поглядел, на орлов моих, тоже вздохнул:
– Басилей Киантипп Эгиалид! Басилей Амфилох Алкмеонид! Велю вам сокрушить Царство Хеттийское, Хаттусу же, Логовище Львиц – сжечь. А заброд, что нам грозить смели – в темницу!
– Диомед! Диомед!
Даже не обернулся я на ее крик. Ты хотела мести, царевна? А теперь чего хочешь?
– Да ты чего делаешь, Тидид? Какая Хаттуса? Какая темница?
– Ничего, Щербатый. Мои аргивяне уже в Киликии, оттуда в Хаттусу дорога прямая. Да и не будет войны. Сейчас один из послов, губастый такой, будет ко мне на встречу проситься...
– Уже просится! Я ее сразу узнал... Ну и напугал ты всех, богоравный!
– Сам ты богоравный!
Маленькие кулачки молотили по груди, дробь выбивали.
Больно!
– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!..
Хеттийской львицей кинулась ко мне Цулияс, слово сказать не дала.
– Ненавижу тебя, Диомед! Всю жизнь ненавидела, всю жизнь! Ненавижу!
И – кулаками, что есть силы!
– Да погоди, царевна! – начал было я, да не тут-то было.
– Ненавижу! Веди свои войска, веди своих головорезов! Я разобью их всех, я растопчу их, я разорву тебя в клочья...
Львица!
Поймал одну руку, затем другую. Дернулась. Заплакала...
– Ненавижу...
– Погоди, – вздохнул я. – Что ты задумала? Войну начать? Ты же правительница, подумай! Что ты делаешь?
Мотнула головой, застонала.
– Если бы ты знал, Тидид! Если бы ты знал... Но поздно, пусть боги войны нас рассудят!
Отпустил я ее руки, отвернулся. Нет, не львица. Не царевна. Просто женщина...
...И я – бесчувственный пень при дороге!
– Из-за чего ты мне мстишь? Из-за чего войну начинаешь? Из-за того, что я, дурак, сорвал с тебя покрывало? Из-за того, что не захотел...
– Будь ты проклят! Проклят!..
Снова кинулась, вцепилась пальцами в плечи.
– Не прощу! Никогда! Никогда!
Осеклась. Только сейчас заметила – не одни мы. Видать громкую беседу вели Дамед-ванака с хеттийским послом!
...У моих орлов – глаза на лбу. Один Амфилох спокоен – и не такое он видел, Щербатый! Переглянулись орлы, почесали затылки.
– Это царевна Цулияс, ребята, – сообщил я, как ни в чем не бывало. – А это мои родичи, Амфилох-младший и...
– А может вам с ней лучше пожениться, дядя? – сочувственно вздохнул добрая душа Киантипп.
Ночь, темень за слюдяным окошком, умирающий светильник в углу. Покрывало пахнет ее телом. И моя кожа пахнет. И мои пальцы...
...И серебристый свет перед глазами. И легкое дуновение ночного ветра...
– Если бы ты знал, Диомед, как я тебя ненавижу... как люблю...
Ее голова у меня на груди. Сплелись руки...
– А ты снова уходишь! Куда? Мы могли бы править вместе...
– Я не хочу править...
Ее ладонь скользнула по моему лицу, скользнула, легла на губы.