Сборник «Новый оттенок для элегии» - современная высокотехничная поэзия. Стихотворения в нём разделены тематически. Есть разделы с философской, любовной и пейзажной лирикой, есть стихотворения, посвящённые классической литературе. Каждый раздел оформлен композиционно, представляя собой целостную эмоциональную структуру, читаемую на одном дыхании.
Предисловие автора
В данном сборнике я упорядочил стихи, написанные за последние пару лет. Пришлось разделить их тематически.
Раздел «Дань великим» – тексты, изобилующие отсылками к творчеству или признанных мэтров мирового искусства, или современных талантов, которые, очевидно, получат всенародное признание в будущем.
В «Делах сердечных» собраны все любовные стихи, упорядоченные по хронологии. Как показывает практика, именно такие строки особенно близки читателю
«Рекурсивная лира», что не до конца понятно из ироничного названия, включает в себя размышления поэта о самом себе, об особенностях поэтического дара.
Подборка «Разумное, вечное и иногда доброе» – лирика философская, размышления о мире, его устройстве и месте человека в нем. Именно такими размышлениями ведь и наполнена юность. Стихотворение оттуда, кстати, и послужило названием для всего сборника.
Наконец, «Памятные места» – это цикл зарисовок о самых ярких местах, где мне довелось побывать.
Дань великим
Он,
или
Русским классикам
Мир на нас, гостящих, смотрит строго
сотней глаз из под веков-забрал.
И никто не поцелован Богом -
Бог целует тех, кого забрал.
Заглянувший за вуаль при жизни,
впрочем,
предвкушает поцелуй.
И, недораспятый, он повиснет
меж эпох,
похожий на скалу.
Он готов быть повсеместно раздан -
быть для всех;
он даже сам спешит
ни к кому – и в лица всем и сразу -
говорить – кричать – про боль души.
И смотреть в глаза – достиг эффекта?
–
и твердить про жадную любовь,
и учить всех стойкости, – по Фету, -
и – подтекстом – звать всех за собой.
Раб толстовского консерватизма,
чеховской иронии – в своём
рабстве
волен он. И до трагизма
одинок перед своим врагом.
Одинок, как Чацкий, как Живаго,
с бременем безрукой чистоты.
Бог – его оплот, его отвага.
Мир и время – тяжкие кресты.
Пророк (А. С. Пушкину)
В пустыне извёстки, духовною жаждой томим,
тащился пророк за тщеславной мечтой быть последним.
Но вместо того, чтоб явиться, бежал Серафим,
змеиные жала раздав не поэтам – на сплетни.
Наполнен мангал, надо думать, углями сердец.
Зеницы орлов превратились в аш-ди-объективы.
Глаголы остыли. Не жгутся. Застрял в бороде
глас Бога, отвлёкшегося на игру примитивов.
Но лёгший как труп вдруг поднимется и проорёт:
"Вернись! И прости меня!", – крикнет, не зная, похоже,
кому: то ли Богу, проклявшему имя "пророк",
а то ли любви, до которой добраться не может.
Смирившись, склонившись, едва ли кого-то виня,
и втайне желая ответа на гордость молчанья,
и, как в трёх соснах, заблудившись в оставшихся днях,
пытается боли придать благородство звучанья.
Ошибся пророк – или просто не смог удержать
ту долю судьбы, что лежит за пределом пророчеств.
Теперь… Что теперь? Как поля в ожидании жатв,
спокоен пророк: понимает, что смерть не отсрочить.
Но хочется верить ему, что, уйдя за черту,
оставит потомкам он голоса божьего рокот.
Не зря кровоточили сердце и лира во рту.
Не зря и Творец каждый век возрождает пророка.
Напиток налит (Иоганну Вольфгангу фон Гёте)
В том правда, что голова больная,
да правда сама – головная боль.
Напиток в чашу с запасом налит,