Шрифт:
– А тётю вы свою знали?
– Которую? У меня их три было: Авдотья, Наталья и Глафира.
– И больше никого?
– Говорят была ещё тётя Светлана, но она толи совсем молодой померла, толи замуж вышла. Не видела я её никогда.
– Замуж вышла.
– А потом уже померла?
– Да нет. Здравствует до сих пор.
– Врёте!
– Это то мне зачем?
– Нужна я вам зачем-то. Вот голову мне и дурите. Не иначе хотите из меня тайную агентку сделать.
– Чувствуете призвание?
– Не то слово. Я просто создана для вранья.
– На Сэмюэле своё мастерство оттачивали уверяя, что из знатного боярского рода и озолотите его здесь?
– А иначе выкупил бы он меня?
– Какая профессия у вас была, когда вас держали в качестве рабыни?
– Проститутка. Публичный дом прогорел, вот нас на торги и выставили.
Похоже Лавр с Марфой ожидали чего угодно, только не этого.
– Вам есть где жить?
– У Сэмюэля пока перекантуюсь, а потом поищу работу.
– Я думаю с этим торопиться не стоит, – поспешно отреагировал на мои «производственные планы» Лавр. Всё-таки вы боярыня по происхождению и на такой случай у нас имеются некоторые фонды. На первое время вам хватит. А там пусть уже ваша тётя решает, что с вами делать.
– А откуда она узнает, что со мной что-то делать нужно?
– Мы ей всё расскажем.
– Тогда я пошла?
– Марфа вас проводит к казначею, а потом на нашей карете доберётесь до гостиницы.
Круглые глаза всё время молчавшей Марфы, обращенные к Лавру у меня за спиной, определённо позволяли надеяться, что спектакль удался.
Стольный град. Гостиница «Пражский двор».
Повествование от лица Василисы.
Мама заявилась в гостиницу злющая. Не хватало только шипения и шерсти дыбом.
– Ты что, зараза, не могла придумать чего другого?!!
– Кто давал указания, тот и в ответе. Точнее надо было инструктировать. Да и чем плоха моя легенда. По-моему, очень даже жизненная история.
– А профессия?
– Вы мне не скажете, маман, кем может работать молодая и, скажу без ложной скромности, весьма привлекательная, рабыня? Уж точно не прачкой. И продавать меня должны были не из-за мерзкого характера, а по банальным причинам.
– И что мне теперь делать?
– Радоваться. И проявлять человеколюбие. Можно, в конце концов, попробовать меня воспитывать. Ещё и удовольствие получишь.
– Удовольствие я получу, когда надеру тебе задницу, мерзавка!
Поскольку в помещении почувствовалось движение силы, на всякий случай, поставила блок.
– Может в другой раз пособачимся? Я жду инструкций, ваше величество. И, желательно, подробных.
– Во дворце тебе пока делать нечего. Пришлю портного, сапожника и мастера этикета. Придержи язык, когда будешь с ними общаться.
– Молчать, что ли?
– Можешь говорить о погоде, если молчать станет невмоготу.
Через пару дней определю тебя на женские лекарские курсы. Если потянешь учебу и терем курсов не сгорит и не разрушится, поступишь на лекарский факультет Высшей школы. Там и не такие учились.
– А личная жизнь?
– Что ты имеешь ввиду? Мужское общество?
– И это тоже. Но хочется танцев, на голове походить. А то от скуки я впадаю в хандру и начинаю чудить. А вот это уже может быть опасно для целости и сохранности Стольного Града.
– Я подумаю.
– А что с Сэмюэлем?
– Ему дадут звание купца первой гильдии. Сможет завести свой Торговый дом. Ну, и ещё получит некоторую сумму для начальных расходов. Не обидим.
– За это спасибо.
– Буду через неделю. Чаще публично видеться мне по статусу не положено. Но имей ввиду. Следить за тобой буду постоянно. Если что, никакой блок тебе не поможет.
Вот всегда так. Сказала гадость и свалила. А ты тут как хочешь так и сохраняй тёплые дочерние чувства.
Глава 17
Париж – Гавр – Кёнигсберг – Варшава.
Савва (царевич), Святослав (царевич).
Повествование от лица Саввы.
Нельзя сказать, что в Атлантике погода нас баловала, но, начиная с датских проливов, «Владимира Мономаха» просто рвало на куски осенним штормом. Так что гонки со стрельбой от Парижа до Гавра вспоминались, как почти безопасная прогулка.
Когда в тебя стреляют или пытаются зарезать, есть хоть какой-то шанс отбиться или убежать. Но если весь мир вокруг, словно охваченный безумием, швыряет огромный торговый корабль, как щепку, по-настоящему осознаёшь своё ничтожество рядом с мощью стихий.