Шрифт:
— Можешь, мой Цезарь. Если сейчас у тебя подруга или... друг — выгони их. Или выгони меня.
Из Рима прислали. Еще один поэт, познаменитее Горация, которого Агриппа поминал.
Будь уверен в одном: нет женщин, тебе недоступных! Ты только сеть распахни — каждая будет твоей. Смолкнут скорее весной соловьи, а летом цикады, А менапийские псы зайцев пугаться начнут,Нежели женщина станет противиться ласке мужчины, —Как ни твердит «не хочу», скоро захочет, как все.Тайная радость Венеры мила и юнцу, и девице,Только скромнее — она, и откровеннее — он.Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать, —Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас.В нас, мужчинах, куда осторожней и сдержанней страсти.«Каждая будет твоей»? Не дождетесь! А вот насчет всего остального...
— Ты... Ты... Лысый развратник! Жена всех мужей и муж всех жен!
— Цицерон поделился? Он обо мне слишком высокого мнения. Тем более в его случае я был скорее не женой, а...
— Я вся в твоем семени, даже ноздри, даже!.. «Волчицы» с Субура на такое не соглашаются. Мне в зеркало будет стыдно посмотреться!
— А мне придется сегодня смотреться в физиономии моих избирателей и угощать их твоим запахом. Не хочу, я жадный.
— Ты... Ты волосы на груди выщипываешь!
— И на ногах тоже. Только не кричи: «Ненавижу! Ненавижу! Я честная, я порядочная, это все ты!»
— Нет, мой Цезарь. Среди тех, кого я ненавижу, стало одним римлянином меньше. Одним лопоухим римлянином.
— Эй, Папия, не становись серьезной. Пожалуйста!
— Впереди день, мой Цезарь, длинный летний день. Ты пойдешь к своим избирателям, пообещаешь обвешать все римские столбы трофеями и притащить Митридата на веревке. У меня... тоже дела. Только нам обоим придется сперва долго мыться. Я, как и ты, очень жадная.
— Дела... Ты права. К сожалению. Но, если мы оба с тобой стали серьезными, ответь на один вопрос. Спрашиваю сейчас, пока на тебе нет ничего... кроме моего семени. И пока твой нож лежит вместе со всем прочим на полу. То, что ты — лазутчица, я уже понял. Только вот чья? Сертория?
Над черепичными римскими крышами — солнце. И на булыжнике грязной мостовой, на закрытых ставнях, на мраморе заглохшего фонтана, на моем лице, на руках, на помятой тунике.
Солнце, солнце, солнце!
Просто солнце, Папия Муцила. Не думай пока ни о чем, не жалей, ни у кого не проси прощения, даже не радуйся. Просто смотри — солнце, даже здесь, в Риме, оно тебе светит.
Солнце, Папия Муцила! Не отводи глаз!
Снова Форум, снова Курциев пруд с зеленой стоячей водой, ряды лавок, истертые известняковые плиты под ногами.
Форум, но утренний. Народу уже полно, но другого. Тог с каймой поменьше, домотканых плащей и дорожных шляп побольше. Долго спят благородные, не добудишься, а простой народец ноги кормят.
Оно и к лучшему.
— Копия донесения Лентула Сенату. Прислали ночью, зачитают сегодня. Отчет наместника Сицилии Вереса, не весь, но самое главное. Письмо от Лукулла из Азии. Жалуется, требует серебра.
— Спасибо. Что еще?
В такой толпе, среди плащей и шляп, только и встречаться. Вот и встречаемся. Смелый он парень, сенатский писарь. Давно к Спартаку просится, только нельзя. На своем месте он целого легиона стоит.
— От Помпея. Тоже серебра просит. Он уже второй год на свои собственные средства войну ведет. Вчера на заседании Сената принцепс прямо заявил, что это измена. Покивали, повозмущались — но ни сестерция не дали.
— Даже так? Интересно.
Хочешь посмотреть в глаза своей смерти, великий. Вот они — глаза молодого парня в простом рабском плаще. Негоже вам, квириты, черной работой мараться? Вот и славно! Сколько рабов — столько врагов.
Твоих врагов, Волчица!
Убьет его, убьют меня — не страшно. Много нас таких, очень много. Даже слишком. Волку выть на Капитолии!
— И еще. Между консулами есть договоренность о совместных действиях. Спартак должен знать: два римских войска — не разлад и не соперничество. Они готовы. Передай это, Папия!
— Передам. Сегодня же напишу. Значит, говоришь, готовы?
Глотнула, не поверила, снова глотнула. Закашлялась.
— Прим, это что, вейское вино?
— Не знаю, наверно.
Ну конечно! Котельный стол за собой таскает — и вейское вино пьет. Сенатор, понимаешь.
Картибулом не обошлось. Пришла домой, не узнать дома. Конечно, не дом, две съемные комнаты в квартале Орфея, так другого и нет. Даже привыкнуть успела, а тут! Ладно, покрывала мягкие, новые кресла — понимаю. Сама я всякой рухлядью обходилась, у перекупщиков достала. А вот ложе! Точнее, не ложе — целых три. Мой папирусный решил соорудить в одной из комнат триклиний, чтобы, значит, не хуже, чем у людей. Три ложа, круглый стол посередине. Я-то думала, на картибул миски ставить будем, так нет. Реликвия! Только котлы — и никаких мисок.