– Вы разве сомневаетесь в его поимке? – изумился Тамбовский.

– Я немного философ, – скромно отвечал Аркаша, – потому не могу исключить и того, что не Пугачёв будет пойман, а вы будете им изловлены и пребольно наказаны за безобразный камзол канареечного цвета.

– Выходит, вы сочувствуете бунтовщику, выходит, вы поддерживаете его гнусные поползновения?! – запальчиво выкрикнул Тамбовский.

– А как же иначе? – удивился Аркаша. – Состоя вундеркиндом земли нашей, не могу не сочувствовать и не поддерживать. Пугачёв – гут, империя – капут.

Дух противоречия порою взрывал изнутри его совершенную телесную оболочку. И этот дух был сладко польщён раздавшимся за Аркашиными словами негодующим визгом.

– Вот вы, Аркаша, учёный человек, – не без иронии вступила в диспут государыня, – Ваше, можно сказать, Просвещенство, – книжки разные учёные пишете, которые не всякий мудрец-то и поймёт, не то, что мы с нашим слабым женским умишкой…

Екатерина сделала паузу, предоставив Аркаше возможность возразить.

– Так точно-с, Ваше Величество, – возразил Аркаша, которому диспут уже наскучил, а вместе с диспутом наскучила и сама жизнь, – виноват-с, учён-с, осмеливаюсь иметь собственное мнение – грех есть. Казните, матушка. Считайте, что я вчистую проиграл диспут этому старикашке в жёлтом камзоле.

– Аркаша, не горячитесь, не пришло ещё время казни, – попыталась успокоить его государыня; государыня имела доброе сердце и не очень любила казнить просто так, внезапно, без суда, без следствия, да и Вольтер 2 бы этого не одобрил.

– Тогда рубите конечность – её давно пора отрубить. Я должен быть непременно наказан. Я не могу допустить, чтоб вы решили, что в нашей империи вундеркинды могут дерзить безнаказанно. Рубите, – настаивал Аркаша.

– Какую же конечность нам отрубить вам, Аркаша? – осведомилась государыня, улыбнувшись.

– Какая больше не нравится – ту и рубите, – с достоинством отвечал Аркаша.

– Мы знаем, что мы сделаем, – объявила государыня под всеобщие аплодисменты. – Мы вас оставим без аргумента. Мы затрудним вам последующие диспуты, зато дадим фору всем остальным!

Тут же общими усилиями при невиданном энтузиазме добровольных строителей соорудили эшафот, загримировав под него клавесин. Найдено и воздвигнуто было также бревно, на котором Аркаше предстояло расстаться с аргументом, заготовлены были приставная лестница, топор и палач (палачом, немного поломавшись, согласился поработать князь Тамбовский).

Аркаша взошёл на эшафот. Был он хмур и спокоен. Молча положил он на бревно свой левый мизинец. Добрая половина зрителей плюхнулась в обморок, недобрая – залилась слезами. Палач, снявши камзол и сглотнув нечаянную соплю, взмахнул топором.

– Стой! – воскликнула государыня. – Богемский закон: вот Дарья мечтает спасти вундеркинда, а если находится девушка, желающая выйти за приговорённого замуж – нашей милостью мы его милуем.

– Вашество, да ну его на фиг, и пусть рубят, – возмутилась Дарья, любимая царицына фрейлина – внебрачная дочь одного из её некогда весьма близких друзей, которой пока очень многое позволялось и которая – единственная из барышень – не грохнулась в обморок.

– Ваше Величество, лучше конец, пусть и такой ужасный, как у меня, чем бесконечная Дарья, – возник с эшафота и Аркаша.

– Цыц! – прикрикнула государыня. – Завтра венчаетесь.

– Что, прям в этом балахоне? – спросила Дарья, грызя ногти.

– Я без приданого такое не возьму, – снова встрял Аркаша. – У этого существа слишком острые зубы и слишком короткие ногти.

– Отвечаю по порядку. Платье тебе, Дашка, сварганит за ночь мусью G. А насчёт приданого я распоряжусь завтра.

– Но почему я? – крикнула Дарья, не желая мириться с такой вопиющей несправедливостью.

– Потому что я, – ответствовал ей Аркаша, завершая диспут.

Аркашу облепили, пытаясь пощупать его спасённый мизинец.

– Вы можете пощупать не только мизинец, – говорил им Аркаша. – Быстрее, быстрее, пока Дашка не видит.

– Мы долго думали, Аркаша, что же дать в приданое тебе – который и так ни в чём не нуждается, кроме, разве что, новых сюжетов да приступов вдохновения, дабы эти сюжеты побыстрей препарировать, – ласково сказала государыня утром.

Аркаша был в своём лучшем наряде – самых обтягивающих лосинах, рельефно обрисовывавших все его неотразимые аргументы. При этом одной рукой ему приходилось придерживать за рукав Дарью, а другой – принимать дары с поздравленьями. Услышав слова государыни, Аркаша слегка нахмурился.

– Так вот думали мы и решили, – продолжила государыня, от которой не сумела укрыться Аркашина хмурость, – отправим-ка мы тебя писать историю пугачёвского бунта: как закончится бунт, опишешь его историю – возвращайся, милости просим, но ранее тебя мы не ждём, потому как диспут ты всё-таки проиграл, а мы проигравших судим.