Пауль остановился в паре шагов от неё, и в этот раз стоял и смотрел прямо. Как обреченный в лицо собственной погибели. Он не мог её не узнать, хотя она и была по-прежнему все в том же наряде, который скрывал абсолютно всё её тело, оставляя только узкую полоску для глаз. Видимо, он мог узнать её по глазам.

За спиной Пауля Сальвадор успела заметить багрового, захлебывающегося яростью Мансула, который пытался торговаться до последнего, и сейчас остервенело стискивающему в пальцах маленькую серебряную шкатулку.

Пауль вернул ему награду «за возвращение беглой рабыни»? Ох… Ну, да, теперь-то ему терять нечего, но какой это жест… Не для Мансула, но для неё… Он не стал цепляться за эту награду. Хотя, она ведь была ему нужна… Божественный артефакт, дарующий мощь древнего Поссея на краткий бой. Он ведь давал Паулю все шансы против Судьи…

Лицо Мансула стерлось, смазалось, сил тратить на него время и внимание у Сальвадор больше не было. У неё и оставалась-то минуточка на разговор с этим неуемным…

И, наверное, она должна была вспомнить про приличия, про шумящих вокруг людей, что уже торопливо поднимали верблюдов, готовясь к тому, что вот-вот придется бежать бегом, и гнать верблюдов самым лютым бегом, покуда самоубийца-эффинец отвлекает внимание салладовой бестии.

Да к шайтану пошли те приличия. Один только шаг — его она себе сейчас позволила без оглядки на нарушение традиций.

У Пауля были такие спокойные, сухие пальцы, и ладони — жесткие, от слишком тесной дружбы с оружием.

— Ты… — он что-то попытался выдохнуть, но голос будто отказал ему, и эффинец раздраженно скривился, — так долго думал, что тебе сказать. Ничего не придумал.

Ох, как она его понимала сейчас…

— Если попрошу тебя не рисковать, ты ведь не послушаешься? — тихо шепнула Сальвадор, и Пауль, виновато, но абсолютно по-своему, с легкой удалой шельминкой в ярких синих глазищах, развел руками.

— Я должен рискнуть, — спокойно откликнулся он, преодолевая свою растерянность, — я твой герой, так ведь? Мне нужно соответствовать.

— Мой герой, — она повторила это уже не с той насмешкой, с которой именовала его именно этим словом, — но почему ты попросил… То, что попросил?

— Ты слышала?

Его слова лукавили. Он же не мог клясться её именем и не понимать, что условия клятвы она не услышит. И все же — говорил не как с Судьей, это было верно. Даже имени не называл, будто не желая обращаться к ней по тому имени, что не было настоящим.

— Я слышала чуть-чуть, — уклончиво улыбнулась Сальвадор, хоть и слышала все.

Он попросил свободу. Для неё. То, чего она не ждала ни в коем случае, уж слишком удобны в некоторых случаях товарно-денежные вопросы передачи рабов…

Зачем мужчине рядом свободная женщина, если можно держать ту, что просто обязана подчиняться?

— Придешь на капище к закату? — Пауль шепнул хрипло, и явно уже ощущая, что все, их время совсем вышло. — Он распустит ошейник, ты не иди за караваном. Иди туда.

С ума сойти, он назначает ей встречу — и на её же капище. Было в этом что-то безумно забавное.

— А что будет там? — спросила только для того, чтобы задержать его хоть еще на чуточку.

— А там… Мы поговорим? — будто сомневаясь, что она захочет, неловко откликнулся Пауль.

Они поговорят? О чем же? О том, где жить и сколько заводить детей? Это так мило, так желанно, но почти невозможно, так о чем же еще? О том, как быстро им прикончить друг дружку, чтобы в легенде это сложилось совсем красиво?

Пауль осторожно сжал её ладонь, что-то в неё вкладывая. Нежное, гладкое…

Бутон. Это был тот самый бутон лотоса, что Пауль упер под носом у Нии-Фэй. Синий лотос, знак любви, тот, что становился символом сердца того, кто брал его в руки — лег на ладонь Сальвадор и раскрылся тут же, стоило эффинцу убрать ладонь. И этот жест был слишком красноречив, настолько, что слова, которые и так-то не находились — вдруг совсем закончились.

Признания в любви бывали многословнее. Но красивей — вряд ли…

Он любит её? Зная её истинную сущность? Помня, кто именно обрек его на рабство и Арену?