– Мистер Дезерт послал меня к вам с запиской, а я прихватил с собой пса, - пусть погуляет.

"Динни, родная,

Прости, что сегодня подвел. Весь день терзаюсь сомнениями. Дело вот в чем: пока я не узнаю, как на меня посмотрят после этой истории, мне не отделаться от мысли, что я не вправе компрометировать тебя. Ради тебя самой я должен избегать появляться с тобою на людях. Надеюсь, ты прочла "Дейли фейз"? Травля началась. С неделю хочу побыть один - посмотрю, как все обернется. Я не сбегу, мы сможем переписываться. Ты меня поймешь. Собака стала моей отрадой. Ею я тоже обязан тебе. До скорого свидания, любимая.

Твой Уилфрид".

Динни стоило величайшего напряжения не схватиться руками за сердце на глазах у шофера. Вот и свершилось то, чего она все время втайне боялась, - она отрезана в самый разгар боя. Сделав над собой еще одно усилие, она дрожащими губами выдавила: "Подождите минутку", - и повернулась к Стэку:

– Я отвезу вас с Фошем домой.

– Благодарю, мисс.

Девушка нагнулась над собакой. Панический страх все сильнее овладевал ею. Собака! Вот связующее их звено!

– Посадите его в машину, Стэк.

По дороге она вполголоса спросила:

– Мистер Дезерт дома?

– Нет, мисс, он дал мне записку и ушел.

– Как он себя чувствует?

– По-моему, немного встревожен, мисс. Признаюсь честно, я бы не прочь поучить манерам джентльмена из "Дейли фейз".

– Значит, вы тоже прочли?

– Прочел. Они не смели ее пропускать, - вот что я вам доложу.

– Свобода слова, - пояснила Динни. Собака прижалась мордой к ее колену.
– Фош хорошо себя ведет?

– С ним никаких хлопот, мисс. Он у нас настоящий джентльмен. Верно, старина?

Спаниель по-прежнему прижимался к ноге девушки, и его прикосновение успокаивало ее.

Когда такси остановилось на Корк-стрит, Динни вынула из сумочки карандаш, оторвала чистый листок от письма Уилфрида и написала:

"Родной мой,

Делай как знаешь. Но помни: я с тобой навсегда. Нас не разлучит никто, пока ты меня любишь.

Твоя Динни.

Ты не сделаешь этого, правда? Ох, не надо!"

Она лизнула оставшийся на конверте клей, вложила туда половинку листка и сдавила письмо в пальцах. Когда клей схватился, Динни вручила конверт Стэку, поцеловала собаку в голову и сказала шоферу:

– Маунт-стрит, со стороны парка, пожалуйста. Спокойной ночи, Стэк.

– Спокойной ночи, мисс.

Взгляд и склад губ неподвижно стоявшего вестового выражали такое глубокое понимание происходящего, что девушка отвернулась. И на этом закончилась прогулка, которой она с нетерпением ждала с самого утра.

Динни вылезла на углу Маунт-стрит, зашла в парк и села на ту скамейку, где раньше сидела с Уилфридом. Она забыла, что с ней нет провожатого, что она без шляпы и в вечернем платье, что пробило уже восемь, и сидела, подняв воротник, втянув каштановую головку в плечи и пытаясь стать на точку зрения Уилфрида. Понять его нетрудно. Гордость! Она сама достаточно горда, чтобы его понять. Не впутывать других в свою беду - это же элементарное правило. Чем дороже тебе человек, тем сильнее хочется и оберечь его. Странная ирония судьбы: любовь разделяет людей именно тогда, когда они всего нужнее друг другу! И выхода, по-видимому, нет! Слабые звуки гвардейского оркестра донеслись до слуха девушки. Что играют? "Фауста"? Нет, "Кармен"! Любимая опера Уилфрида! Динни встала и по траве, напрямик, направилась туда, где играла музыка. Сколько здесь народу! Девушка отошла в сторону, отыскала свободный садовый стул, вернулась назад и села под кустом рододендронов. Хабанера! Первые такты всегда вызывают дрожь. Какая дикая, внезапная, непонятная и неотвратимая вещь - любовь! "L'amour est 1'enfant de Boheme..." [5]. В этом году поздние рододендроны. Какой красивый вон тот, темно-розовый! В Кондафорде у нас свои такие же... Ох, где он, где он сейчас? Почему, даже любя, нельзя сорвать с себя плотские покровы, чтобы призраком скользить рядом с Уилфридом, вложив в его руку свою? Лучше уж держаться за руку призрака, чем остаться одному! И неожиданно Динни почувствовала, что такое одиночество, почувствовала так остро, как ощущают его только по-настоящему влюбленные люди, когда мысленно рисуют себе жизнь без любимого существа. Отрезанная от Уилфрида, она поникнет, как поникают цветы на стебельках. "Хочу побыть один - посмотрю, как все обернется". Сколько он захочет пробыть один? Всю жизнь? При мысли об этом девушка вздрогнула. Какой-то прохожий, предположив, что она собирается с ним заговорить, остановился и взглянул на нее. Лицо девушки внесло поправку в его первое впечатление, и он пошел дальше. Динни предстояло убить еще два часа: она не желает, чтобы родные догадались, как печально кончился для нее вечер. Оркестр завершает концерт арией тореадора. Самая популярная и самая банальная мелодия оперы! Нет, не банальная, она нужна для того, чтобы ее грохот заглушил безысходность смерти, точно так же, как страсть двух влюбленных тонет в грохоте окружающего их мира. Что он такое, как не бессмысленные и безжалостные подмостки, по которым движутся статисты-люди, сталкиваясь и на мгновение обнимая друг друга в темных закоулках кулис? Как странно звучат аплодисменты на открытом воздухе! Динни взглянула на ручные часики. Половина десятого. Окончательно стемнеет не раньше чем через час, но уже стало прохладно, в воздухе поплыл аромат трав и листвы, краски рододендронов потускнели, пенье птиц смолкло. Люди шли и шли мимо Динни. Она не замечала в них ничего необычного, и они не замечали ничего необычного в ней. Динни подумала: "Да бывает ли вообще в жизни что-нибудь необычное? Бывает, - я не обедала". Зайти в кафе? Пожалуй, слишком рано. Но не может быть, чтобы здесь нигде нельзя было поесть! Не обедать, завтракать кое-как и не пить чаю, - кажется, так и полагается при любовных терзаниях? Динни направилась к Найтс-бридж, убыстряя шаг скорее инстинктивно, чем на основании опыта, потому что впервые бродила по Лондону в такой поздний час. Она без приключений добралась до ворот, пересекла проспект и пошла по Слоун-стрит. На ходу ей было легче, и Динни отметила про себя это обстоятельство. "Когда томишься от любви, - ходи!" Широкая и прямая улица была почти пуста, на Динни некому было обращать внимание. Тщательно запертые высокие и узкие дома с казенного вида фасадами и железными шторами на окнах, казалось, еще более подчеркивали равнодушие упорядоченного мира к переживаниям одиноких прохожих вроде нее. На углу Кингз-род стояла женщина.

– Не скажете, где здесь поблизости можно поесть?
– осведомилась Динни.

Только после этого она заметила, что у женщины, к которой она обратилась, круглое скуластое лицо с сильно подведенными глазами, добродушный рот, губы немного мясистые, нос тоже. Выражение глаз было такое, словно они утратили соприкосновение с душой, - следствие постоянной привычки попеременно казаться то неприступными, то обольстительными. На темном облегающем платье поблескивала нитка искусственного жемчуга. Динни не могла удержаться от мысли, что не раз видела в обществе женщин, похожих на эту.

– Налево недурной ресторанчик.

– Не хотите ли зайти со мной перекусить?
– предложила Динни, не то повинуясь первому импульсу, не то уловив в глазах женщины голодный блеск.

– Еще бы!
– ответила та.
– По правде сказать, вышла-то я не поевши. Да и в компании посидеть приятно.

Она свернула на Кингз-род, и Динни пошла рядом с ней, подумывая, что если встретит знакомых, может получиться неудобно, но в общем испытывая облегчение.

"Бога ради, Динни, держись естественно", - мысленно увещевала она себя.

Женщина привела ее в небольшой ресторанчик, вернее - кабачок, потому что при нем был бар. В обеденном зале, куда вел отдельный вход, было пусто. Они сели за столик, где стояли судок, ручной колокольчик, бутылка вустерской минеральной воды и вазочка с осыпающимися ромашками, которые, видимо, попали в нее уже несвежими. В воздухе припахивало уксусом.

– Я не отказалась бы от сигареты, - объявила женщина.

У Динни не было сигарет. Она позвонила.

– Какой сорт вы курите?