Он рассмеялся под мерцающей люстрой.

Потом перестал смеяться.

– Ничего смешного, - брюзгливо пожаловался он, - не вижу ничего смешного в моих словах.

Затем продолжал бесцветным голосом:

– Эти несчастные, бунтовщики, которые так поступали с чернокожими, они являются частью причины, частью Истории. О, да!

Адам почувствовал дурноту, как будто обед был несвежим. В горле появился металлический привкус. Аарон Блауштайн смотрел ему в лицо.

– Да, тебя потрясло то, что ты увидел. Ты сошел с корабля и ступил на землю Америки, и увидел... то, что увидел. Но послушай, одно всегда является частью другого. Ты знал об этом?

Адам помотал головой.

– Такое знание тяжко дается, сынок, - говорил старик с бесконечным состраданием.
– Но ты научишься. Только выучившись этому, можно жить. Только так. Все, что рождено Историей - и даже эта мука - рождено исключительно потому, что одно - это всегда часть другого. Да, сынок, - он помолчал.
– Даже добро. Да, сынок, я убедительно прошу тебя не отчаиваться. Попытайся - мы должны пытаться - понять причину. Те, кто делал это с чернокожими, у них была своя причина. У людей всегда имеется причина. Вот в чем беда-то. Ты знал об этом?

Адам неотрывно смотрел на Аарона Блауштайна и не знал ровным счетом ничего. Он видел, как вдалеке шевелятся губы старика, из далекого далека звучал его голос.

– ...ехали за свободой и надеждой, - говорил голос, - а теперь их предают, хватают и посылают умирать за чернокожих. Поэтому они убивают черных и...

Адам смотрел, как движутся губы. Если он будет смотреть, как движутся губы, он не услышит слов. Но он услышал.

– ... за свободой и надеждой, но не разбогатели. Вот почему они кричали: "Долой богачей!" Потому что у богачей есть триста долларов, а если у тебя есть триста долларов, ты можешь откупиться от призыва и остаться дома, и богатеть дальше.

Аарон Блауштайн засмеялся. Потом смех умолк.

– Да, - сказал он.
– Все теперь богатеют. А ты не знал?
– он помолчал.
– Все, кого не убили.

Он резко поднялся с кресла. Адам увидел, как тонкие белые пальцы мнут, ломают погасшую сигару.

– Но некоторые верят, - сказал он невнятно.
– Некоторые верят. Такие как ты. С твоей увечной ногой.

Он замолчал. Адам слышал, как он дышит.

– Да, - сказал Аарон Блауштайн, когда дыхание выровнялось.
– Но земля вертится. Люди богатеют. Я становлюсь богаче.

Он помолчал.

– Ты слышал о Ченслорсвилле16?

Адам покачал головой.

– Эти проклятые - Богом проклятые, толстопузые немчишки - сломались. Темнело, и южане - распроклятые мятежники - выскочили из леса. Они начали контрнаступление, и немцы сломались.

Он швырнул распотрошенную, изломанную сигару на красный ковер и поглядел на нее.

– Мой сын был убит, - глухо сказал он. И сел.

Отдышался и заговорил:

– Мой сын попал в корпус Говарда. Немцы сломались и пропустили противника с фланга, - он помолчал, потом снова заговорил, ещё тише. Прошло два месяца. Моя жена не пережила смерти Стефана. И я не думал, что переживу.

Он глядел на истерзанную сигару на красном ковре.

– Ты знаешь, - он поднял на Адама темные, умоляющие глаза.
– Я не могу умереть.

Он встал с кресла. Он дрожал, как в ознобе.

– Да плевать мне теперь на них!
– сказал он.
– Они убивают на улицах. Они вешают негров. Они богатеют. Они богохульствуют, совокупляются, прелюбодействуют. Да пусть хоть передохнут все эти южане с северянами. Тьфу! Плевать на них...
– он поднял правую руку, тонкую, костлявую, белую, дрожащую под сверкающей громадной люстрой из горного хрусталя, в которой мерцало множество маленьких газовых рожков.

– Наплевать!
– выкрикнул он.
– Пусть хоть язва египетская, хоть жесточайший геморрой! Будь проклята эта земля! Где мой сын?

Он стоял, содрогаясь под блеском хрусталя. Рука его медленно опустилась.

– Нет... нет, - сказал он.
– Прости. Не знаю, что со мной, - он аккуратно достал портсигар, закурил другую сигару. Затянулся, глубоко вдохнул дым. Внимательно оглядел сигару.

– Это очень дорогие сигары, - сказал он.

– Да, - сказал Адам. Нужно было что-нибудь сказать, поскольку Аарон Блауштайн смотрел прямо на него.

– Знаешь, что такое История?
– спросил Аарон Блауштайн.

– Нет, - ответил Адам.

– Это мука смертная, через которую должны пройти люди. Чтобы свершилось то, что свершилось бы и без этого.

Он расхохотался под сверкающей люстрой.

– Не знаю, что со мной такое, - раздраженно сказал он. Шагнул к Адаму и спросил, глядя на него сверху: - Знаешь, чей на тебе сюртук?

Адам понял. Понял мгновенно, и ужас сковал его, как лед.

– Смотрю, как ты сидишь в этом сюртуке, - сказал старик и запнулся. Потом продолжал: - Я не суеверен. И в Бога не верую. Но я верю, что это Бог послал мне тебя.