Он сплюнул и сунул в рот кусок прессованного табака.

– Эти янки, черт их дери, - сказал он, - похоже, завели себе привычку драпать быстрее, чем наступать.

Он сложил газету, сунул в карман и вернулся на свой камень полировать складной нож. Адам подошел.

– Можно посмотреть газету?
– попросил он.

Джед без слов отдал газету, и Адам, отойдя на несколько шагов, сел на корточки читать. Да, Мид был в Виргинии. Он собирался дать бой. Адам поднял глаза на зеленые деревья, но ничего толком не видел, ни о чем не думал.

Он услышал голос Моиса.

– Эй, ты, Кривуля, чего поделываешь? Мечтаешь о Виргинии?

Как играющий в войну мальчишка, с неподражаемым актерским мастерством Моис поднял невидимую винтовку и пальнул в сторону леса.

– Пиф-паф!
– сказал Моис.
– Пиф-паф!

Вдруг Адам почувствовал, что негр смотрит прямо на него. Он больше не улыбался. Адам не знал, что заняло место этой улыбки. Но Моис резко поднялся и подошел к нему. Он стоял над Адамом, худой, но сильный, мышцы плеч бугрились под ситцевой, в красную клетку, рубахой, лицо обращено вниз с неясным выражением, которого Адам раньше не замечал.

– Сынок, - сказал негр, - ты не позволяй старине Моису сердить тебя. Не позволяй ему залезать к тебе в печенки. Этот негр - дитя Божие, он просто забавляется!

И взорвался неудержимым смехом, мотая головой из стороны в сторону.

Потом перестал смеяться. Нагнулся и дружески потрепал Адама по плечу.

– Да, сынок, - сказал он, - ты кокни одного за старину Моиса. Кокни одного южанина за старину Моиса.

Он отвернулся и отошел к очагу, который сооружал из найденных в ручье камней. Уложил один-два камня и поднял глаза.

– Угу, - сурово сказал он, - по мне, так можешь всех их поубивать.

Адам перевел взгляд на деревья. Сумерки наступали. Все глубже и глубже уводили деревья, один за другим смыкались тенистые своды прохлады и сумрака, манили все дальше, к той потаенной точке, где тень начинала слипаться в сплошную тьму. Глядя в глубину леса, Адам думал о тишине. Он думал о покое. Он думал о Времени, которое уводит все глубже в сумрак, в покой и прохладу.

Потом он внезапно подумал о лесах Виргинии. Ты входишь в чащу, там, далеко, в Виргинии, и что там? Да, что там?

Должно быть, какое-то внезапно возникшее или, наоборот, прерванное движение заставило Адама, стоявшего по колено в ручье с мылом в руке, поднять глаза. Он увидел, что Моис устроился мыться на самом мелководье, но у негра было по меньшей мере одно преимущество перед Адамом - кальсоны, которые даже во время купания ему не позволила снять какая-то ненормальная стыдливость. Моис в это мгновение застыл с открытым ртом и вытаращенными глазами, и вдруг Адам понял, почему. На берегу стояла женщина, девушка, тоже замершая от удивления, рот её принял форму маленькой буквы "о", чтобы издать возглас, который она в растерянности так и не озвучила. Девушка была рослая, в длинном голубом платье, соломенного цвета волосы заплетены в косу и уложены вокруг головы, одной рукой она прижимала к боку толстого ребенка, другой удерживала в равновесии почти плоскую плетеную корзину с высокой горкой пурпурного винограда, а за её спиной громоздилась в беспорядке листва - полупрозрачная зелень, озаренная золотом, пронзенная последними сквозными лучами солнца.

Адам в этот миг тоже почувствовал, что примерз к месту, что стоит с раскрытым ртом, он вздрогнул, как будто освобождаясь от чар, отвернулся и бросился в ручей вниз лицом. Ударившись о воду, он даже сквозь всплеск услышал негромкий, резкий вскрик девушки, возглас наконец вырвался из этих округленных губ. Он вынырнул, скорчившись в воде, так что одна голова торчала над поверхностью, и оглянулся. Девушка исчезла.

Но слева за кустами, ближе к лагерю, раздавалось бормотание голосов. Наверное, девушка обнаружила сидящего на камне Джеда Хоксворта и прервала процесс полировки ножа. Адам вылез из воды и, содрогнувшись от легкого ветерка - грустного предвестника приближающейся осени и ночи, поспешил натянуть одежду.

Натягивая левый ботинок, он вспомнил, как во время их первого купания ему пришлось уговаривать себя залезть в придорожный ручей и, наконец, решиться показать попутчикам все несовершенство этой голой ноги.

Дойдя до кустов, скрывающих лагерь, Адам услышал голос Моиса, затем девушки, сказавшей что-то, чего он не разобрал. Постоял минуту, пригвожденный к месту внутренним сопротивлением, которому не нашел названия, - то был не страх, не робость, не стыд, а, напротив, ощущение, будто стоит ему выйти на открытое место, где раздавались голоса, как нечто, чего он не знал и не мог угадать, будет потеряно. Потом он обогнул кусты.

Девушка - ребенок теперь лежал у неё на коленях - сидела на камне неподалеку от Джеда Хоксворта, ближе к ручью. Корзинка её стояла у ног, девушка ела виноград, высоко держа гроздь в левой руке, чтобы не дотянулся малыш. Она отщипывала ягоды по одной и отправляла в рот. На миг поднимала виноградину к глазам, и, не переставая говорить, просвечивала её лениво-цепким взглядом ценителя, будто предвкушая, как этот круглый, тугой от сока пузырек восхитительно лопнет на языке. Лицо у неё было свежее, с розовыми щеками, а шея - с пухлыми, словно от переизбытка нежной плоти, складками - очень белая. Капля сока то и дело грозила потечь по подбородку, тогда выскальзывал язычок, розовый и невинный, как у ребенка, чтобы вернуть её обратно, где ей надлежит быть. Иногда она покачивала правой ногой, баюкая малыша. В такие моменты юбка трепетала и поднималась, приоткрывая её правую туфлю. Это была грубая, пыльная туфля со сбитым носком. Рука, державшая гроздь винограда, была загорелой и сильной.