Потом:

– Зачем же приехали?

До сих пор он полулежал, опираясь на локоть, чтобы видеть сидящую на корточках женщину, глаза её блестели в темноте. Теперь он медленно лег на спину. Он смотрел вверх, на стропила - неошкуренные бревна, на которых лежала крыша. Он с трудом различал, что там, наверху, так было темно. Тьма, казалось, свисала со стропил, как паутина на старом чердаке. Он глядел в непроглядную тьму и думал о своей жизни.

Думал о матери, умирающей в темной комнате в Берлине, о матери с лихорадочно блестевшими, непрощающими глазами. Нет, она так и не простила сына, потому что знала: он и сам не простил её за то, что она не простила отца, который ушел от нее, чтобы взять в руки мушкет на баррикаде.

Думал об отце, умиравшем в темной комнате в Баварии и сказавшем: да, он верил в человека.

Думал о том, как мало пожил он сам. Думал о промелькнувшем впустую времени. Будто ветер пронесся, подумал он. И вдруг, со странным, смутным отчаянием, подумал обо всем, чего у него не было.

Руки его никогда не обнимали женщину. У него никогда не было друга, с которым можно поговорить о жизни. В кармане у него никогда не водилось денег, чтобы купить всеобщее уважение. Он никогда не был уверен, что нашел Истину, с грустью подумал он. Со сладкой тоской, от которой, казалось, вот-вот разорвется сердце, он думал: человек должен хоть что-то иметь, чтобы быть готовым к смерти.

Он повернулся на правый бок и снова оперся на локоть, и увидел, что она сидит на том же месте, и глаза её так же сверкают.

– Человек должен что-то иметь, - медленно проговорил он.
– Чтобы жить.

– Тогда зачем же вы приехали?
– безжалостно повторила она.

Он немного подумал и с трудом выговорил:

– Сражаться.

Он откинул с ног одеяло.

– Но это, - сказал он, подняв левую ногу и покрутив ступней, - это не совсем то... не совсем то, что называют schnurgerade38.

– Что?
– не поняла она.

– Не то чтобы совсем прямая как... как стрела, - сказал он, глядя на ногу. Потом опустил её.

– Меня не взяли сражаться, - сказал он.

– Сражаться за что?
– спросила она.

– За свободу, - сказал он и услышал собственное дыхание, вдох-выдох, вдох-выдох. Как будто слово это отняло у него столько сил, что не сразу и восстановишь.

– Свобода, - повторила она наконец, пробуя слово на языке, разглядывая его мысленно.

Вдруг она поднялась.

– Убийство, - горько сказала она.
– Вот ради чего они воюют. У всех это вошло в привычку. Убийство ради убийства. Остальное они давно позабывали.

Она смотрела на него с высоты своего роста и презрения.

– Свобода, - сказала она. Потом спросила: - И для этого вам понадобилось переходить реку?

Он задумался над вопросом. Интересно, который сейчас час. Интересно, когда вернется её муж.

– Да, - сказал он, подняв к ней глаза. Потом с болью добавил: - По крайней мере, я так думал. Надеюсь на это. Должны же быть какие-то доводы.

Он разглядывал эту мысль со всех сторон, чувствуя себя маленьким и голым.

– Возможно, я этого не знаю, - сказал он.
– Не знаю, для чего я перехожу реку.

Он ещё сильнее задумался. Он чувствовал себя безнадежно тупым и бестолковым. Как будто голова его непомерно раздулась и забита густым туманом.

– Просто не знаю, - сказал он.

Но внезапно он встал. Он понял одну вещь.

– Но одно я знаю, - сказал он.
– Я знаю: чтобы постичь то, что мне надлежит постичь, я должен попасть на другой берег. И если я не перейду реку, я никогда не узнаю того, что должен узнать, чтобы жить дальше.

Она его, казалось, не слушала. Она сделала два шага к двери и взглянула на небо.

– Еще светло, - сказала она и посмотрела на него вопросительно.

Когда он не двинулся с места, она пожала плечами и сказала:

– Что один берег этой треклятой реки, что другой - один черт.

И вышла.

Чуть помедлив, он вышел следом. Она исчезла. Он поднял взгляд. Да, над густой тенью листвы до сих пор светлело небо. Интересно, когда вернется её муж.

Он отвел лошадей к ручью, напоил, вернулся и привязал их. Проверил сбрую. Он подтягивал ремни и веревки, закреплявшие груз в фургоне, когда спиной ощутил чужое присутствие, и резко обернулся.

Это была женщина. Ее босые ноги ступали беззвучно. Она что-то прятала в складках юбки, он не мог разглядеть, что.

– Слушайте, - заговорила она торопливо, почти шепотом.
– Он подъедет к большому платану. Ночь сегодня лунная, и этот платан - он сразу бросится в глаза, большой и белый. Пусть подъедет, и если увидите, что он свернул направо от платана, тогда сделайте это.

– Что сделать?

– Тьфу, балбес, - сказала она. И развернула то, что прятала. И протянула ему. Это был пистолет.