И это сущая правда!"

Дэн продолжал дальше.

"Так вы мне не скажете, где ваш сын?

Но старый Пирс даже бровью не повел.

– Нет, - ответил он.
– А теперь уходите. Я старик, лежу здесь один ночи напролет, ноги уже отказали мне, и дом не заперт; зайти может любой мерзавец; и вы думаете, я боюсь вас?

Нам нечем было крыть, и мы ушли, не проронив больше ни слова. Но старик-то! Он из головы у меня нейдет - девяносто два года и лежит вот так один-одинешенек. Кем бы он ни был, а поговаривают о нем всякое, и какой бы ни был у него сын, но он - мужчина. Дело не в его словах и не в страхе, какой он мог пережить тогда, но подумать только, что этот старикан вот так все время лежит там. Ну и мужество, ничего подобного никогда не видел..."

После этого мы сидели молча; сквозь густую листву уже пробивался рассвет. Со всех сторон раздавались шорохи, словно весь мир поворачивался во сне. Вдруг Дэн сказал:

– Он обманул меня. Я дал ему денег, чтобы он уехал я оставил ее в покое. Как вы думаете, она спит?

Он не просил участия, всякое сочувствие он счел бы за оскорбление; но он очень страдал.

– Устал, как собака, - сказал он под конец и лег на мою постель.

Сейчас уже день, я тоже устал, как собака...

V

Суббота, 6-е августа.

...Продолжаю свой рассказ с того, на чем оборвал его вчера... Мы с Дэном отправились в путь, как только миссис Хопгуд напоила нас кофе. Старая экономка на этот раз была любопытнее, подозрительнее и придирчивее, чем обычно. Она явно тревожилась: "Хэ-эпгуд, которому часто не спится, - судя по тому, что не слышно бывает его храпа, - этой ночью закричал: "Я слышу стук копыт!" А мы слышали его? И куда это мы так спешим сейчас? Ведь еще очень рано, и завтрак не готов. И Хээпгуд сказал, что будет ливень. Мисс Пэшьенс еще не начинала играть на скрипке, а мистер Форд не выходил из своей комнаты. И как? И что? И почему?.. Ну и ну, глядите-ка, клещ! Что-то рановато для них!" Просто диву даешься, как она ловко хватает всякую такую нечисть, когда я даже разглядеть их не могу. Она спокойно зажала его между большим и указательным пальцами и принялась обрабатывать нас по другому поводу. Не успела она добраться до сути дела, как мы уже проглотили кофе и пустились в дорогу. Но когда мы выезжали, она бегом догнала нас, высоко поддерживая одной рукой юбку, глянула на нас своими умными и встревоженными глазами, окруженными густой сеткой мелких морщинок, и спросила:

– Признайтесь, вам жалко ее?

Вместо ответа мы только пожали плечами. Мы пробирались тропинками мимо запущенных скотных дворов, где полно свиней и грязной соломы, мимо фермеров с гладко выбритой верхней губой и бакенбардами; через засеянные поля, над которыми пели жаворонки. Вверх, вниз, не выпуская поводьев из рук, пока не добрались до гостиницы, где жил Дэн.

Перед нами в радужной дымке, принимавшей самые причудливые очертания, сверкала река. Казалось, небо сливается с землей. Нигде, кроме Девона, не видел я такого удивительно нежного единения. И всякое судно, почерневшее ли от времени, или совсем новехонькое, казалось в этих светлых водах сказочным кораблем. Высокие зеленые леса, красноватая земля, белые дома - все сливалось в опаловом мареве. Шел дождь, но сквозь тучи пробивалось солнце. Над нами проносились чайки - тени умерших мореходов, жадных до наживы.

Мы велели двум лодочникам отвезти нас к "Волшебнице". Они рьяно взялись за весла, но потом бросили грести.

– К "Волшебнице", сэр?
– спросил один вежливо.
– Это которая же?

В этом весь крестьянин с нашего Запада! Никогда не скажет вам "нет", никогда не упустит своей удачи, никогда не признается, что чего-то не знает или не может, независим, добродушен и всегда на страже своих интересов. Мы назвали Пирса.

– Капитан Зэхери Пирс!
– Они обменялись полунасмешливым, полудовольным взглядом.
– Вы это, небось, о "Подсолнечной". Она и есть. Э-гей, к "Подсолнечной"!

Когда мы перелезали через черный борт, я слышал, как один сказал другому:

– "Волшебница"! Подходящее название, благородное, лучше не придумаешь!

И оба рассмеялись, налегая на весла.

Нас встретил помощник капитана "Подсолнечной", или, как там ее, "Волшебницы", - высокий молодой парень в одной рубахе, дочерна загорелый, с сильными мускулами и татуировкой на руках, с темными кругами вокруг серых глаз от постоянных наблюдений за, погодой.

– Капитан как раз на борту, - сказал он.
– Как видите, дел у нас по горло. А ну, пошевеливайся, сукины вы дети!
– прикрикнул он на двух молодцов, которые бездельничали. По палубе тут и там волокли груз, увязывали и складывали его.

– Сегодня пятница; в среду при любых обстоятельствах мы выходим. Пройдите, пожалуйста, вот сюда.
– Он проводил нас вниз по трапу в какую-то дыру, называвшуюся кают-компанией.

– Как мне доложить о вас? Ах, да!
– Это относилось к Дэну.
– Так вы мистер Треффри? Значит, мы компаньоны!
– И на лице его заиграла мальчишеская радость.

– Смотрите!
– сказал он.
– Вам я могу кое-что показать.
– И он отпер дверь каюты.

Казалось, там не было ничего, кроме большущего куска брезента, который, оттопырившись, свисал с верхней койки. Он откинул брезент. Потом была отодвинута нижняя койка и на ее месте обнаружился уродливый ствол снятого со станка пулемета.

– У нас таких шесть, - сообщил он шепотом и с такой невероятной таинственностью, что она только подчеркивала его природное простодушие.

– Наш капитан говорит, они сейчас там на вес золота. И винтовок у нас тоже порядочно, а боеприпасов полным-полно. Он и меня взял в долю. Все лучше, чем служить в пароходной компании да играть на палубе в крикет с пассажирами. Я уже решил, как повстречался с капитаном: все это побоку и куплю сахарную плантацию. Душа-человек, наш капитан! Пойду доложу ему. Всю ночь его не было; вернулся на борт, когда уже четыре склянки пробили; теперь прилег вздремнуть, но ради вас разбужу, не заругает.