Анино лицо застыло в маске спокойствия, но от каждого нелепого, чудовищного обвинения по её спине пробегала холодная дрожь. Жестокая обида скрутила ей внутренности в тугой узел, но она так и не смогла ничего сказать. Она стояла и молча, глупо, как баран, смотрела на него, не видя его, не видя ничего вокруг. Воцарившееся гробовое молчание разорвал громкий, как визг, сигнал телефона.

– Да! – рявкнул Филатов, сорвав трубку. – Да, – повторил он уже спокойнее. – Нет, я сейчас сам к тебе подойду.

Он бросил трубку и рывком поднялся.

– Сводка не закончена, – процедил он сквозь зубы. – Не забудьте свериться с курсом валют. К четырем жду законченный вариант, – он стремительно дошел до двери. Уже в дверном проеме он оглянулся на неподвижно стоящую Аню.

– Надеюсь, вы все хорошо запомнили, Анна Егоровна. Больше повторять одно и то же я не намерен. Всегда можно найти замену кому угодно.

Хлопнула дверь. В ней не было стекла, но ситуация всё равно до боли напоминала ту, из глухого нелюбимого прошлого… Аня почти физически увидела, как сыплются на дорогой ковёр острые матовые осколки, рушатся со своих постаментов развенчанные кумиры.

Она не стала убирать листья и вытряхивать сладости из расписной тарелки. Села за компьютер, сверилась с курсом валют и допечатала завершение сводки. Пока принтер, тихо гудя, распечатывал документ, Аня закрыла фрамуги в приемной и в кабинете Филатова. Потом она рассортировала по порядку отпечатанные листы и аккуратно положила их на своем столе. Подумав немного, выложила на сводку свой пропуск. Подумала еще немного, достала из сумки смешного жирафа и поставила рядом. Вот теперь всё.

Она не помнила, как добиралась до своей квартиры. Вроде бы даже не на автобусе. Дождь лил как из ведра, у нее не было с собой зонта, но это даже радовало. В поисках тепла она заходила в магазины и даже купила в каком-то из них смешную маечку, которая в скомканном виде обнаружилась потом в её сумке. Потом зачем-то сидела в парке на лавочке, и почему-то хотелось поехать на вокзал, но она только смеялась над этим глупым желанием и повторяла, словно заведенная: «Этот номер больше не пройдет, Анжелика Егоровна!» Она бездумно наблюдала за красными и желтыми листьями клёнов, дрожавшими под струями дождя, и ей казалось, что эти качающиеся листья – единственная в жизни реальность, а все остальное – просто не очень хороший сон, и надо поскорее проснуться, но холодная вода капала ей за шиворот, а она почему-то не просыпалась.

Она всё-таки добралась до дома, кое-как содрала с себя мокрую одежду и забралась в постель. Сквозь непрерывный шум в голове и вереницу беспокойных сновидений слышались настойчивые телефонные трели. Её рука машинально шарила в поисках трубки, не находила, потом трели прекратились, и она провалилась в глубокий сон, почти беспамятство.

Когда Филатов вернулся, то сразу увидел пропуск на секретарском столе и игрушечного жирафа. Он всё мгновенно понял. И испытал огромное облегчение. Он упал в кресло, залихватски ухнул, оттолкнулся ногами и проехался до стены и обратно. Эта глупая женщина умудрялась одним своим присутствием переворачивать с ног на голову его жизнь! И эти её дурацкие цветы и пирожки! Когда жена Василия Андреевича Величко, его первого зама, заглянула в его кабинет в поисках мужа в обеденное время, её намётанный взгляд мгновенно оценил, как неожиданно миленько стало в «Мишиной епархии», как она выразилась. Конечно, она поделилась своим восхищением с мужем, а тот, ничтоже сумняшеся, с самим боссом. Филатов даже растерялся. Он вроде не замечал ничего такого… Но когда вернулся к себе и присмотрелся к обстановке «незамыленным» взором, то сразу понял, о чём речь. И где-то внутри начал разгораться праведный гнев. Значит, и она туда же, фальшивая серенькая скромница…

Взгляд его переместился на тарелку, сиротливо примостившуюся на краю стола. Филатов решительно поднялся, схватил тарелку и уже собрался шарахнуть ей об пол, но вдруг замер.

Это была очень красивая, необычная тарелка. Он стряхнул с неё пирожки прямо на стол. По ободу тонкого фарфора вился затейливый узор из переплетённых волн, а в центре из волны выпрыгивали дельфины. Ручная роспись, пусть не слишком профессиональная, но очень живая, оценил Михаил. Дельфины летели стремительно, их морды радостно улыбались. Неужели сама расписывала?..

Филатов присел на край стола с тарелкой в руках, отрешённо глядя на дельфинов.

Она действительно ушла.

Насовсем.

Он так и не понял, что же она от него хотела.

Она не придёт и не потребует в бухгалтерии зарплату, до которой оставалось недолго. Она не будет больше смотреть на него спокойными глазами, в которых ему постоянно чудилась лёгкая насмешка. И её острый язык не воткнётся больше ни в одно его больное место, которые она чувствовала с безошибочной точностью. И эти её рассуждения, зачастую слишком логичные, чтобы их опровергнуть, слишком… тревожащие, что ли…

Боже, как она его достала!

Его пальцы осторожно погладили рисунок на тарелке.

Почему она так легко сдалась? Ведь ей нужны были деньги, она и сама об этом говорила. Ах, нет, она говорила про мечту. Горячая яростная волна гулко шмякнулась в грудную клетку. Какие там мечты у взрослой одинокой девицы! Тьфу!..

Неужели сама рисовала? Пальцы пробежались по кайме. Не может быть. Вот чудо в перьях! Что ему делать теперь с этой тарелкой?

Что ему делать теперь без неё?

И вдруг стало больно.

Как она посмела уйти?

Захотелось лечь на пол и раскинуть руки.

Он всегда был одинок. Только мама и сестрёнка. Больше никого. Только эти женщины не сливались для него в одно смазливое и алчное, жадное, ненасытное, кровососущее женское лицо, всегда похожее на то… из молодости, из зелёной юности.

Анна Егоровна тоже не сливалась, внезапно мелькнула мысль. Это был доселе незнакомый ему хищный женский подвид. В том, что этот подвид, мутировавший, словно вирус гриппа к очередному сезону, намного более опасный, Филатов не сомневался. Как вовремя он от неё избавился!