Он замолчал, печально, но твердо глядя на Эйлин из-под густых бровей. Она понимала, что он не отступится от своего. Это было самое торжественное, самое религиозное выражение его лица. Но она не ответила да и не могла этого сделать. Какой смысл? Она никуда не уедет. Она знала это и стояла перед ним, бледная и напряженная.

– Теперь собери одежду, которая тебе понадобится, – продолжал Батлер, не желающий понимать ее истинные чувства. – Подумай обо всем, что тебе понадобится. Скажи, куда ты хочешь отправиться, и будь готова.

– Но я не поеду, отец, – наконец ответила Эйлин с такой же серьезной торжественностью. – Я никуда не поеду! Я останусь в Филадельфии.

– Ты хочешь сказать, что сознательно прекословишь мне, когда я прошу тебя что-то сделать ради твоего же блага? Так, дочь моя?

– Да, – решительно ответила Эйлин. – Я никуда не поеду! Мне очень жаль, но я не поеду.

– Ты правда так думаешь, дочка? – печально, но сурово спросил Батлер.

– Да, я так думаю, – твердо ответила Эйлин.

– Тогда я посмотрю, что можно будет сделать, – сказал старик. – Какая-никакая, ты по-прежнему моя дочь, и я не хочу видеть, как ты дойдешь до падения и гибели лишь потому, что не хочешь выполнять то, что я считаю своим священным долгом. На этот раз я нашел тебя, как бы больно мне ни было это сделать. Если ты попробуешь ослушаться, я снова найду тебя. Ты должна изменить свою жизнь. Я не допущу, чтобы это продолжалось. Теперь ты понимаешь, и это мое последнее слово. Оставь этого человека в покое, и ты сможешь иметь любого по твоему выбору. Ты моя девочка, и я сделаю что угодно, лишь бы ты была счастлива. Почему бы и нет? Зачем еще я живу на свете, если не ради моих детей? Все эти годы я работал и строил планы ради тебя и всех остальных. Давай же, будь хорошей девочкой. Ты же любишь своего старого отца, правда? Эйлин, я качал тебя на руках, когда ты была малышкой. Я следил за тобой с тех пор, как ты могла уместиться у меня в ладонях. Я был хорошим отцом, и ты не можешь этого отрицать. Посмотри на других девушек, которых ты знаешь. Разве кто-нибудь из них получил больше, чем ты? Ты не будешь сопротивляться. Уверен, ты не можешь. Ты слишком сильно любишь меня, правда, милая?

Его голос пресекся, глаза увлажнились. Эйлин оставалась безмолвной, пока слушала его призыв.

– Мне бы этого хотелось, отец, – наконец сказала она, тихо и почти нежно обращаясь к нему. – Правда, хотелось. Я действительно люблю тебя, очень люблю. Мне хочется порадовать тебя, но только не в этом случае. Я не могу! Я люблю Фрэнка Каупервуда. Ты не понимаешь, правда, не понимаешь!

При повторном упоминании имени Каупервуда Батлер стиснул зубы. Он понял, что его дочь ослеплена страстью и что его тщательно продуманное обращение к ней потерпело неудачу. Придется придумать что-нибудь еще.

– Ну, хорошо, – наконец произнес он с такой тоской, что Эйлин отвернулась. – Если так, пусть будет по-твоему. Но хочешь не хочешь, тебе все равно придется уехать. Иначе и быть не может, хотя Бог знает, что я этого не хочу.

Эйлин надменно вышла из комнаты, а Батлер вернулся за стол и опустился в кресло.

– Ну и дела! – пробормотал он. – Вот ведь какая заварушка!

Эйлин Батлер оказалась в действительно непростой ситуации. Девушка, не обладающая врожденным мужеством и решимостью, на ее месте быстро бы сдалась на волю судьбы. Несмотря на многочисленные связи и знакомства, люди, к которым Эйлин могла бы обратиться в случае крайней нужды, были немногочисленны. Она едва могла припомнить кого-то, кто приютил бы ее на достаточно долгое время, не задавая лишних вопросов. Было несколько молодых женщин, как замужних, так и незамужних, которые очень дружелюбно относились к ней, но она была по-настоящему близка лишь с немногими из них. Единственным человеком, который мог на некоторое время обеспечить ей убежище, была некая Мэри Кэллиган, больше известная среди друзей как Мэйми, которая когда-то училась вместе с Эйлин, а теперь работала учительницей в одной из местных школ.

Семья состояла из матери, миссис Катрин Кэллиган, которая работала портнихой и овдовела десять лет назад – ее муж, занимавшийся передвижением домов, погиб под рухнувшей стеной, – и ее двадцатитрехлетней дочери Мэйми. Они жили в маленьком двухэтажном кирпичном доме на Черри-стрит неподалеку от Пятнадцатой улицы. Миссис Кэллиган была не очень умелой портнихой; во всяком случае, недостаточно хорошей для семейства Батлеров при их нынешнем богатстве, которые предпочитали первоклассные ателье. Эйлин иногда приезжала к ней за льняными домашними платьями, нижним бельем и для подгонки некоторых дорогих предметов туалета, изготовленных превосходной модисткой на Честнат-стрит. Она бывала в этом доме в основном потому, что ходила с Мэйми в одну школу при церкви Св. Агаты, когда семья Кэллиган выглядела довольно благополучной. Мэйми зарабатывала сорок долларов в месяц как учительница шестого класса в одной из средних школ, а обычный заработок миссис Кэллиган составлял около двух долларов в день, а иногда и того меньше. Дом принадлежал им, но обстановка говорила, что хозяйки зарабатывают не больше восьмидесяти долларов в месяц.

Мэйми Кэллиган была далеко не такой хорошенькой, как ее мать в молодости. Миссис Кэллиган в свои пятьдесят лет все еще была полненькой, расторопной, жизнерадостной и улыбчивой. Мэйми не блистала умом и не была особенно привлекательной. Она отличалась серьезностью, вероятно, обусловленной жизненными обстоятельствами, ей сильно не хватало живости и женского очарования. Вместе с тем она была доброй и искренней, прилежной католичкой, а также обладала той благоприобретенной и часто избыточной добродетелью, которая отгораживает многих людей от мира, – чувством долга. Для Мэйми Кэллиган долг (привычное следование идеям и представлениям, усвоенным с детства) был исключительно важной вещью, главным источником ее покоя и утешения. Ее опорой в мудрено устроенном и неопределенном мире был долг перед церковью, долг перед школой, долг перед матерью, долг перед друзьями и так далее. Ее мать часто хотела, чтобы Мэйми ради своего же блага была менее послушной своему долгу и более привлекательной физически, чтобы она могла нравиться мужчинам.

Несмотря на то что ее мать была портнихой, Мэйми никогда не одевалась модно или просто привлекательно, иначе она чувствовала бы себя не в ладу с собой. Ее обувь была слишком велика и плохо сидела на ноге, платье из хорошего материала, но дурного покроя свисало унылыми складками от бедер до щиколоток. В то время вязаные вещи только входили в моду, а поскольку вязаная одежда плотно облегала фигуру, она шла женщинам с хорошими формами. Увы, к Мэйми Кэллиган это не относилось. Требование моды заставляло ее носить такое платье, но ее руки и грудная клетка были недостаточно хороши, чтобы эта одежда выглядела на ней привлекательно. Ее головные уборы, как правило, ограничивались шляпкой-блинчиком с единственным пером, которое почему-то всегда нелепо торчало. Она часто выглядела немного усталой, но обычно это была не физическая усталость, а скука. В ее жизни было очень мало настоящей красоты, и Эйлин Батлер, несомненно, была для нее главной романтической фигурой.

Общительный характер матери Мэйми, чистенький, хотя и бедный, дом, где можно было играть на пианино, миссис Кэллиган, заинтересованная в заказах для дочери Батлера, – все это в конце концов определило выбор Эйлин. Время от времени она приходила туда отдохнуть от светской жизни, поговорить с Мэйми Кэллиган о книгах – литературные вкусы у них совпадали. Им нравились одни и те же книги: «Джейн Эйр», «Кенельм Чиллингли», «Трикотрин» и «Оранжевый бант» [31] . Эйлин следовала рекомендациям Мэйми и восхищалась ее познаниями.