– Я ни разу не замечала, чтоб он так играл... Сашулька, покажи, что у тебя в руке...

Мальчик встал с колен и спрятал игрушку за спину. Рената решительно подошла к нему и насильно разжала его пальцы. В ладонь ей упала маленькая, искусно вырезанная из черного камня с коричневатыми прожилками фигурка дракончика. Вещь походила на старинную и тем не менее определить по стилизации, к какому времени и чьей культуре она принадлежала, Рената вот так, с ходу, не смогла.

– Откуда это у тебя?

Саша опустил глаза и упрямо поджал губы.

– Я спрашиваю: где ты это взял?
– настойчиво повторила Рената.

– Нашел.

– Нашел?! Где?! Посмотри на меня! Где нашел?

Мальчик отводил взгляд. Возьми себя в руки, Рената! Не пугай его понапрасну. Если у него характер его настоящего отца, то хоть в лепешку разбейся, а насилием ничего из него не выудишь.

Рената присела на корточки и, смягчившись, положила руку на его макушку.

– Сашкин, Сашкин... Ты пойми: я напугалась. Дети так не играют. Ты увидел это по телевизору?

Саша пожал плечами.

– Где ты нашел этого дракончика? Ну, пожалуйста, сынулечка, скажи: где?

– В песочнице, - и он дерзко отобрал фигурку.
– Это мое!

– А вдруг у этой игрушки есть хозяин? Вдруг он плачет, что потерял ее, а дома его за это ругают? Ты не спрашивал, кто мог ее обронить в песок?

– Это моё.

– Почему тогда ты так играл? Мы не учили тебя быть таким жестоким. Это плохо. Люда! Ты разрешаешь ему смотреть такие фильмы?

– Упаси бог! Да и вообще, Рената Александровна, мы по такой теплыни только на улице и гуляем, домой покушать приходим - и снова на прогулку. Какие уж тут телевизоры?

– Боже мой!
– Рената обняла сына.
– Не играй так больше, Сашкин! Хорошо, мой маленький? Пожалуйста! Обещаешь?

Он снова опустил глаза и кивнул, намертво вцепившись в своего дракончика.

Николай приехал поздно, когда Саша уже спал, а Люда уехала домой. Рената рассказала ему о происшедшем, стараясь не говорить о своих ощущениях, которые материалист-Гроссман все равно в лучшем случае просто проигнорировал бы. Она надеялась, что муж успокоит её, скажет, что это глупые бабьи предрассудки (о, как ей хотелось бы, чтобы в данном случае он произнес эту ненавистную фразу!), что она сгущает краски и прочее. Но Ник помрачнел, схватился за сигарету и ушел на лоджию. Кому, как не Ренате, было лучше знать, что это означало... Она не пошла за ним, чтобы не мешать ему думать.

Гроссман долго отмалчивался и потом. Рената не стерпела и спросила, какие мысли он имеет по этому поводу. И тогда Николай сказал такое, от чего по спине у нее побежали мурашки:

– Это то, чего я боялся...

– Что? Что - это?
– губы ее предательски задрожали.

– Я никогда не говорил тебе этого, потому что был уверен, что на аборт ты все равно не согласишься...

– Да что ты несешь, Гроссман?!
– тут же разъярилась Рената и вскочила с кресла.

– Пойми правильно, - он удержал ее на расстоянии вытянутой руки.
– Я люблю Шурика не меньше твоего, так что ревность и прочая фигня тут не при чем...

– А что тогда "при чем"?!
– она сощурила метавшие молнии зеленовато-янтарные глаза.

– То, что когда ты была беременна, на твою долю перепало столько всякой дряни, что и не всякая обычная, здоровая, вынесет, не повредившись-таки в рассудке...
– он повертел длинным пальцем вокруг головы.
– Вот я и боялся, что это пагубно отразится на нем...

– Гроссман, ты рехнулся!
– Рената оттолкнула его руку и с размаху шлепнула Ника по плечу.
– Ты совсем рехнулся, слышишь?! Сашкин и родился, и все это время был абсолютно здоровым! Ты понял?!

– Да?
– он скептически скривил лицо.
– А все эти его порывы "полетать", а немота в два года, а дурацкие сны, которым он не просто верит, а считает их гораздо более реальными?! По-твоему, дети так себя ведут?!

– Заткнись!
– Рената в бешенстве снова замахнулась на него, метя уже в лицо, но Гроссман перехватил ее кисть и сдавил; ей было больно, даже зрачки расширились, но она даже не вскрикнула и пнула его по ноге. Тогда Ник скрутил ей руки и прижал к стене. Она извивалась, извивалась, а потом, видя, что он все равно сильнее, перевела дыхание, чтобы выкрикнуть: - Не смей так говорить или убирайся на все четыре стороны, сволочь!

– На все четыре?
– в этот раз и его глаза потемнели, сверкнули, метнули молнию.

– Да! Да! Мразь последняя! Ты лжешь, что не ревнуешь и что любишь моего сына!

– Ах, только твоего? Спа-а-асибо тебе, ладонька, спасибо...

– Ты бешено ревнуешь и вымещаешь все это на Сашке, потому что иначе ничего не можешь сделать! Да, я рада, что он не твой, что он никогда не будет похожим на тебя, понял, ты?!

– Ты сама себя послушай, - Гроссман выпустил ее, пошел в прихожую и снял с вешалки свою куртку.