Обустроившись в хостеле, я поехал к Карамели и Меркулову – оставил у них гитару, чтобы точно вернуться в Петербург. Карамели дома не было. Меркулов усадил меня на кухне, налил чаю и сказал:

– Офис на Ленсовета закрыли.

– Как? Почему?

– Тимур Убоев приходил.

– Кто-кто?

– Молотильня. Стажёр узнал его и вызвал охрану. Убоев охранников уложил, забрал выручку и скрылся. Топ-менеджеры решили закрыть салон – от греха подальше.

– Ребята в порядке?

– У Горбача нервный срыв, в остальном да.

– И где я теперь работаю?

– Мне нужен новый БОТ в сердце гетто.

– Гетто?

– Метро Дыбенко.

– Всё как я люблю.

– Приезжай в понедельник.

Я забрал гитару, попрощался с Меркуловым и позвонил гитаристу Коле, чтобы назначить репетицию.

– Такое дело, – сказал он, – мы с Николаем решили, что больше не играем в «Самозванцах».

– Почему?

– Мы не верим, что на наших шоу звездолёты будут разбиваться об Солнце.

– Почему?

– Потому что ты не крутой.

– Что? Вы двое вообще в курсе, что я круче самого крутого в Таганроге?

– В Таганроге – может быть. А тут у тебя даже работа стрёмная.

– Меня только что повысили!

– Тебя девушка бросила.

– Я сам ушёл!

Слышно, как Николай подсказывает:

– У тебя гитара не строит.

– Это альтернативный строй!

– Короче, мы не будем с тобой играть и точка.

– Тем хуже для вас.

Я дал отбой. «Самозванцев» поглотила Вечность.

На бас-бочке твоей – знак Бесконечности. В глазах фанатов твоих Бесконечность – что-то невообразимое, иные боятся её и не доверяют ей, ибо не понимают. Но для тебя она вполне обозрима. Три руки у тебя, сад в рубиновых лучах, время-пространство видишь целиком, знаешь, где звучать песням эпохи Вудстока, где уместна дискотека 80-х, а где сверхтяжёлый электроплазменный рок, где Борис Гребенщиков, а где Боб Дилан. Ты суперзвезда не по праву рождения, но по праву бытия вне жизни и смерти, в их основе. Молодые рокеры жаждут уподобиться тебе и поют всё об одном, хоть и каждый по-своему, каждый для тех, с кем он рядом. Пусть динамики стоят вдоль береговых линий всех континентов, пусть в Луне будет гигантский сабвуфер, пусть мы сами звучим Песнью твоей. Приведём же спинки кресел в вертикальное положение, братья и сестры, и да застегнуты будут наши ремни. Шоу начинается. Шоу должно продолжаться.

В хостеле Amor fati три больших комнаты. В одной живут восемь женщин, в другой – восемь женщин и мужчин, в третьей – десять мужчин, в числе которых я и остался зимовать. На всех одна кухня и два туалета – один совмещён с душем.

В хостеле живут курсанты Суворовского училища. Говорят, среди них есть геи. Живёт бывший инженер подводной лодки, мастер на все руки и ревнитель тонкого мира Геннадий. Говорят, он шизофреник. Узбечка Азиза, чьё имя – палиндром. Говорят, она причастна к регулярным исчезновениям продуктов. Крановщик-матерщинник Роман. Говорят, он бьёт женщин и детей. Художница Катя из Нижнего Новгорода – питается в основном разведёнными в кипятке бульонными кубиками, содержит двух улиток. Говорят, она наркоманка. Киберготесса Алиса, чёрная жемчужина, будоражащая нам коллективное бессознательное мини-юбками и драными чулками. Говорят, она та ещё шлюха. Русский богатырь Никита – профи внутренней отделки, начинающий риэлтор. Говорят, по ночам он подходит на улицах к прохожим и очень вежливо просит у них пятьсот рублей, а они не могут отказать. Старейший в мире курьер Степаныч. Говорят, когда-то он служил адмиралом и пропил крейсер. Молодой театральный режиссёр из Хабаровска Миша – это он пел голосом Высоцкого. Про Мишу не говорят – его все любят.

Что говорят про меня в этом реалити-шоу, мне неизвестно, как, полагаю, и остальным про них. Да и кто именно говорит – непонятно. Берега звенят, а что за утка крякнула – поди разберись.

Первый раз у метро Дыбенко. Поёт Леонард Коэн. Большой перекрёсток, люди переходят дорогу на зелёный свет. На зебру выворачивает мышино-серый Zentaur и едет прямо через толпу. Люди отпрыгивают в стороны, но, видимо, недостаточно быстро – кавказец за рулём выглядит очень недовольным. Выезжая на тротуар, он упирается бампером сзади в ноги какого-то парня, тот валится задницей на капот, стучит по нему руками. Орёт клаксон. С десяти метров картину наблюдает полицейский, спокойно при этом общаясь по белому Адаму. Толерантность зашкаливает.

Меркулов сказал, что офис торговли будет прямо напротив метро, но я отыскал там лишь хлипенькую конструкцию из гипсокартона и стекла с вывеской «Телефокус». Она стояла между продуктовым киоском и лотком, на котором узбек в смешной шапке раскладывал DVD с фильмами.

– Ну что, – говорит как из воздуха появившийся Меркулов, – нравится?

– Трансцендентально, – отвечаю.

– Это ещё ничего. Меня когда-то назначили БОТом в промзоне у Обухово. Люди неделями не заходили. Продавцы дичали, отжимали друг у друга мобилы, чтобы выжить. В первый день заглянул в подсобку, а там во всю стену рисунок углём: человек в петле и надпись «Добро пожаловать в Обухово». И ничего, сдюжили.

– А почему «Телефокус»?

– ЗАО ЕБИ давно выкупили «Телефокус», «Глюкофон», «Мобилизацию» и «Сим-Карту Мира».

– А что ж на них вывески не меняют?

– А зачем? Тут у метро два магазина под брендом ЗАО ЕБИ, один «Глюкофон» и один «Телефокус». Будь они под одним брендом, покупатель решил бы, что у него нет свободы выбора. Кому такое понравится?

В «Телефокусе» суетится молодая блондинка, это нынешний БОТ магазина Жанна. Меркулов сообщает, что прежде, чем салон отойдёт под моё руководство, мы с ней должны пройти обряд инвентаризации.