В буржуазном обществе стремление к научному познанию с самого начала сталкивается с инверсией познавательного процесса. По поводу зеркального перевертывания научной рефлексии К. Маркс писал: «Размышление над формами человеческой жизни, а следовательно, и научный анализ этих форм, вообще избирает путь, противоположный их действительному развитию. Он начинается postfestum [задним числом], то есть исходит из готовых результатов процесса развития. Формы… успевают уже приобрести прочность естественных форм общественной жизни, прежде чем люди сделают первую попытку дать себе отчет не в историческом характере этих форм, – последние уже, наоборот, приобрели для них характер непреложности, – а лишь в их содержании» [89] .

Из этого рассуждения можно сделать, по крайней мере, два вывода. Во-первых, процесс познания в обществе, основанном на движении капитала, осуществляется в вещных (реифицированных) формах. Через вещи мы постигаем даже содержание межличностных отношений и субъективных переживаний, хотя последние являются непосредственным проявлением нашего собственного субъективного мира. Давление вещных форм выражается в том, что мышление людей направляется общественными отношениями, принявшими вид «непреложных естественных» законов. Вещная детерминация в буржуазном обществе не знает исключений, поэтому выход за пределы вещного мира предстает как иллюзия, уводящая сознание за границы науки и практической необходимости.

Во-вторых, процесс познания в обществе, основанном на частной собственности и товарообмене, начинается не с сущности вещей, и даже не с их «естественных» проявлений, а с разнообразных видимостей, заводящих «нормальную» науку в методологический тупик. Пока социальная наука блуждает в лабиринтах видимостей, мышление обывателя, не способное различить сущность и видимость, в своих суждениях о социальном целом ориентируется на идеологию политически господствующего класса.

Работа Г. Лукача «История и классовое сознание» мотивирована, прежде всего, событиями пролетарских революций и теми теоретическими проблемами, которые возникли перед левыми партиями, возглавлявшими революционные действия. В отличие от предыдущего этапа, решавшего в первую очередь задачу критики и разложения буржуазного общества, после революции перед марксистами встали позитивные задачи: обосновать, каким образом можно выиграть соревнование двух способов производства и достичь превосходства над буржуазией в организации общественной жизни. Проиграв первый этап классовой схватки, буржуазные идеологи все свои усилия направили на то, чтобы доказать несостоятельность пролетариата как господствующего класса, а также несовместимость научной мысли с коммунистическим мировоззрением.

Для Г. Лукача, как непосредственного участника этой борьбы, необходимо было сделать первые теоретические обобщения революционного опыта и показать идеологическую состоятельность нового политического класса. В соответствии с фундаментальными принципами марксизма он полагает, что в современном капиталистическом обществе только два класса могут выступать с претензиями на политическое руководство обществом: буржуазия и пролетариат. Все иные классы и социальные слои – крестьянство, мелкая буржуазия, люмпен-пролетариат – в силу шаткости своего социального положения направляют свой классовый интерес «лишь на симптомы развития, а не на само развитие, лишь на частные явления в обществе, а не на строение общества в целом» [90] . Из-за неспособности занять центральное место в системе производства материальных благ «вторичные» социальные слои не могут охватить всю целокупность общественной жизни и представить ее в полноценной политико-экономической теории. Отсутствие теории, адекватно отражающей общественное устройство, завершает превращение «вторичных» социальных групп в массы потребителей, идеологически зависимых от центральных классов буржуазного общества. В политической жизни такие потребители не способны обрести всю полноту классового самосознания и стать полноценным субъектом политической борьбы. Они застревают на чувственной поверхности вещного мира, культивируемого капиталистическим способом производства. Потребительская всеядность толкает их от одного чувственного восприятия к другому, минимизируя содержательную глубину рефлексии. Между всеобщим сознанием и интересами «вторичных классов» устанавливаются отношения контрадикторной противоположности, которую они не имеют возможности снять в последовательной революционизации либо технологии производства, как это делает буржуазия, либо социально-политических отношений, как это делает пролетариат.

По мнению Г. Лукача, буржуазия и пролетариат обладают внутренним потенциалом диалектического снятия противоречия между теоретическим мышлением и практическим классовым интересом. Эти классы способны к научному познанию общества как целого. Однако исходные пункты развертывания познавательных способностей этих двух классов различны: буржуазия начинает с рынка (с явления и видимого разнообразия товаров), пролетариат в силу непосредственного участия в процессе промышленного преобразования природы начинает сразу с практически осуществленных абстракций. Пролетариат начинает с технологической включенности в процесс производства, который является не чем иным, как научно-техническим господством над природой.

Альтернативность общественного развития обостряет задачу обретения завершенного классового сознания как для буржуазии, так и для пролетариата. Для буржуазии важность решения этой задачи проявляется не только в том, что общественное производство становится все более всеохватывающим и сложным, но еще и в том, что сам процесс производства формирует класс, который своим развитием угрожает политическому господству буржуазии. Над классовым сознанием буржуа, по мысли Г. Лукача, «с самого начала и по самой его природе тяготеет историческое проклятие: в высшей точке своего развития оно должно вступить в неразрешимое противоречие с самим собой и в силу этого себя ликвидировать» [91] . Сознание буржуа, выходя на уровень реальной всеобщности, окрашивается пессимизмом. Диалектическое противоречие классового сознания пролетариата хотя и ведет пролетариат к растворению в бесклассовом обществе, но результат этого растворения положителен и выражается в переходе к способу производства, основанному на общественной собственности, – к социализму.

Классовое сознание обоих типов – как пролетариата, так и буржуазии – способно создать теоретическое представление об общественном устройстве, однако социальные границы этих теоретических представлений совершенно различны. Сосредоточенный на преследовании частных интересов, собственник капитала не склонен замечать общественную природу капитала, он не видит общественной функции своей деятельности. Эта функция осуществляется бессознательно, «поверх головы» и помимо воли буржуа. Столкновение с общественной природой капитала для собственника капитала происходит в трагические периоды экономических кризисов и становится для него полной неожиданностью. Но даже в ситуации кризиса большинство представителей класса буржуа скорее предпочтут рассматривать, например, банкротство как результат личных просчетов, нежели как действие объективного закона. Не только на практике, но и в теории буржуазное классовое сознание склонно абсолютизировать значимость индивидуальной инициативы, и эта абсолютизация в конечном итоге приводит к отрицанию существования каких-либо общих законов исторического развития. История предстает перед буржуазным сознанием либо как тиражирование некого формализма, совершенно равнодушного к человеческого материалу, либо как «неразумное правление слепых сил, которое в лучшем случае воплощается в “духе народов” или в “великих людях”, то есть может быть лишь прагматически описано, а не рационально понято» [92] .