Я взяла протянутую чашку.

– Сахар? Молоко? – не дожидаясь моего ответа, Ханна всё поставила на стол.

– Спасибо.

Мы уселись. Между нами на столе стояла тарелка с печеньем странной формы. Сестра взяла одно, разломила пополам и оба кусочка засунула в рот, затем протянула руку за следующим.

– Симон захотел испечь печенье, – она стряхнула пару крошек с уголка рта. – Разве я не самая лучшая мама?

– Ты очень хорошая мама, – заверила я сестру.

– Естественно, поэтому он прилип внизу к телевизору, – она горько рассмеялась.

– Ничего с ним не случиться, если он посмотрит какой-нибудь мультик, и от пары печенек он не умрёт.

В отношении сахара и телевизора Ханна с мужем стояли на незыблемых позициях. Ведь это касалось Симона и Меланьи. Так как у меня не было своих детей, я никогда не совалась с советами. Но порой чувствовала, что они слишком суровы. С другой стороны, они ничего не жалели для своих детей. Если кто и не доверял детей электронной няне, так это моя сестра. Она всегда мастерила с ними поделки и следила за полноценным питанием, шила костюмы на Хэллоуин и не пропустила ни одного рождественского базара.

– Я просто устала, – объяснила она.

Центрифуга отключилась, и стиральная машина пропищала, оповещая, что бельё готово. Ханна уставилась на неё, потом взяла ещё одно печенье.

– Я сыта этим всем по горло, – констатировала она.

Таких слов я от неё никогда не слышала.

– Чем ты сыта?

– Этим: домом, детьми, мужем. Меня достало целый день разгребать за ними бардак. Я заколебалась ничего не успевать. Абсолютно ничего, – она махнула рукой. – Я устала сидеть, как курица на яйцах. Рано или поздно всё приходит в негодность, – она бросила взгляд в направлении веранды.

Я проследила за её взглядом и увидела сине-белый горшок с лилиями. Его осколки рассыпались на садовой плитке, цветы и листья валялись вокруг. Сестра закрыла лицо руками, а я таращилась на неё и не знала, что сказать. Ханна медленно покачала головой и скорчила гримасу. Затем опустила руку и яростно, не ощущая вкуса, откусила следующее печенье.

– Я тебя не упрекаю, – произнесла я.

– Что ты можешь знать? Ты молодая, одинокая и каждую неделю гуляешь с новым парнем. Что ты понимаешь в таких вещах? – она засмеялась и бросила на меня типичный взгляд старшей сестры.

Когда меня в этом упрекали, я раскрывала рот, но сейчас мне удалось промолчать и не ответить.

– Вишни в соседском саду не всегда слаще, Ханна.

Она особым образом изогнула бровь, что я наблюдала уже не раз. Мы не очень походили друг на друга: она светленькая, с тщательно уложенной причёской, у меня же волосы тёмные и простая стрижка, но такое выражение я частенько видела и на своём лице. Оно являлось доказательством того, что мы сёстры.

– Давай, поменяемся? – она подскочила, рванула дверцу стиральной машины с такой силой, что капли полетели во все стороны, повытаскивала одно за другим мокрое бельё, сильными движениями разгладила костюмные брюки Джерри и повесила их сушиться. – Ты бы хотела постирать за день несколько куч белья? А сначала найти на всех вещах пятна? Их находишь и до, и после стирки. И брюки развесить, потому что в сушилке они мнутся? Рассортировать всё? А потом чистые вещи убрать в шкаф? И знать, что после стирки вскоре снова накопится куча грязного белья?

– Нет, но ты говоришь так, будто я ничего не стираю, Ханна.

– Ты стираешь только свои вещи! – её голос звучал так же напряжённо, как она натягивала брюки Джерри, чтобы выровнять стрелки. – Это большая разница! Всё, что ты делаешь, делаешь для себя. Ты должна заботиться только о самой себе.

Я сидела молча, пока её ожесточённые слова разрывали тишину. Она закрыла дверцу сушилки и кончиком пальца нажала на кнопку «Пуск». Затем Ханна вернулась к столу, схватила пустую тарелку из-под печенья, поставила её в посудомоечную машину и начала разгружать раковину, запихивая посуду в машину, даже не ополоснув её. В этом она позднее раскаялась, когда остатки сыра прилипли к фарфору, а у неё не хватило сил их отскрести.

– Ну, да. Я не замужем, у меня нет детей.

– И не говори. Дерьмо, – смех моей сестры прозвучал, как закулисный шум в фильме ужасов. – Что случилось? Я не могу произнести слово «дерьмо»? Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Ханна никогда не ругалась. Я откинулась на спинку стула и попыталась прикрыть свой открытый рот. Она обернулась, глаза блестели от гнева или слёз, а может от того и другого. Упрямица.

Дверь из подвала с треском распахнулась, вошёл Симон со сказочной фигуркой в руке.

– Ой, это плохое слово!

Повисла тишина. Ханна снова отвернулась к посудомойке, положила в неё столовые приборы. Я сделала движение рукой в сторону племянника.

– Привет, парень! Как смотришь насчёт того, чтобы съездить в Макдональдс?

– Тётя Грейс, ты самая лучшая тётя в мире! – его лицо просияло, так радоваться умеют только дети, он обвил руками мою шею.

Я увидела, как плечи Ханы напряглись от злости, как она с удвоенной энергией запихивала чашки и тарелки в посудомойку.