В понедельник, при начале ночи, которая не могла затмить садов, замковых дворов и парка – так много было разлито в них света – красивая шлюпка тихо скользила по каналу в виду всего двора, подобно живому поясу. За столом, поставленным на корме, сидели король, обе королевы, Мадам и нежная Ла-Валльер, которая своей почтительной услужливостью к Марии Терезии, хотела невидимо воздать ей в уважении то, что похищала относительно наслаждения. За их величествами стояли гофмейстер-герцог Бофор, и – кто поверит этому? – принц Конде, этот великий человек, пытаясь возвратить с помощью раболепия благосклонность, которую потерял по поводу мятежа, брал блюда, сам ставил их на стол и в своем чрезмерном усердии променял благородную шпагу на салфетку служителя.

Но вот вам и другая штука: Бриенн, самый ветреный из вельмож после Кавоа и Негиллена, только что приезжал ко мне рассказать приключение, случившееся с ним сегодня утром.

– Я обещал королю не говорить об этом никому, сказал, он: – но вы, графиня, олицетворенная скромность, и рассказать вам тайну – не значит обнаруживать ее. Притом же вам известно, что не я причиной, если наши два сердца не составляют одного.

– Рассказывайте же скорее, отвечала я любезному государственному секретарю.

– Представьте, начал Бриенн: – мне вдруг пришло желание поухаживать немного за девицей Ла-Валльер, фрейлиной ее высочества. Проходя через переднюю, я всегда говорил этой милой особе любезности, которые принимались не слишком дурно. И вот вчера я беседую себе спокойно с девицей Ла-Валльер, как вдруг является король. Он довольно резко спросил, что мы делаем. «Государь, отвечал я: – я просил позволения у девицы Ла-Валльер заказать Лефебвру нарисовать ее Магдалиной». – «Магдалиной! Зачем»? спросил король довольно строго. – «Потому что у нее греческие черты, которые мне очень нравятся, а под этим костюмом…» – «Гораздо же лучше изобразить ее Дианой; Она слишком молода, чтобы представлять кающуюся». Я понял, что бросил камешек в королевский огород и, несмотря на девственный вид Ла-Валльер, подумал, что сходство с Магдалиной не было бы далеко… даже и относительно покаяния. Отправляясь сегодня в совет, я беспокоился о последствиях всего этого, когда король, выйдя из гардероба, подошел ко мне, втолкнул меня в кабинет и запер дверь на задвижку. «Бриенн, спросил он меня тотчас же серьезно: – вы любите ее»? – «Кого, государь»? – «Э, вы меня понимаете… Ее, девицу Ла-Валльер»? – «Еще не совсем, государь; но любовь моя была бы не далека от вспышки, если бы…» – «Если бы вы не были женаты, хотели вы сказать». – «Я попрошу ваше величество обратить внимание, что я живу при дворе… – «Говорите, любите ли ее? Не лгите»! – «Клянусь вам, государь, что я еще не влюблен». – «Довольно! Я вам верю». – «Ах, ваше величество, сказал я, тяжело вздыхая; – она вам нравится еще более, нежели мне». – «Люблю ли я ее или нет – не в том дело, а вы извольте, покончить ваше ухаживанье. Оставьте ее портрет и я буду вами, доволен». – «Государь, поспешил я отвечать, обнимая колено короля: – в жизни не скажу ни слова этой девице, простите только, ваше величество, мою невольную вину и никогда не напоминайте о ней». – «Обещаю, отвечал с живостью этот превосходный государь, протягивая мне руку, которую я поцеловал: – но и, вы сдержите свое слово и никому не рассказывайте о предмете нашего разговора». «Вашему величеству известно, что на меня можно положиться». – «Ах, любезный граф, сказал король, как бы обдумав: – не следует относиться легко к супружеским обязанностям, как вы это сейчас сделали». – «Увы, ваше величество, это совершенная истина; довольно уже и того, что человек не всегда гарантирован от исполнения этих почтенных обязанностей».

Я посмеялась от души над приключением Бриенна, и он хохотал вместе со мной, потому что опасность миновала; но надобно сознаться, что этот ветрогон отделался очень дешево.

Среди придворных удовольствий странная новость рассказывается на ухо. Одна личность, и должно быть важная, судя по принятым предосторожностям, отвезена под строжайшей тайной на Маркизские острова, на берег Средиземного моря. Это мужчина высокого роста, чрезвычайно стройный и в богатом костюме… Что касается его лица, о нем нельзя ничего сказать, потому что на нем надета бархатная маска со стальным подбородком, дозволяющая ему есть, и которую он снимает только ночью. Железная маска, как его называют, отличается гордой осанкой, возвышенной речью; все окружающие его, даже сам губернатор, говорят с ним почтительно, сняв шляпу. Король запретил говорить об этом узнике, о котором именно каждому желательно поболтать… Госпожа Монпансье, осмелившаяся спросить о нем сегодня утром в присутствии его величества, увидела, как нахмурил король брови, более страшные для нас, нежели в древности брови Юпитера. Уверяют, что губернатор островов св. Маргариты имеет приказание убить пленника, если бы ему удалось открыться… И еще нельзя говорить об этом! Право, это мучения Тантала.

Чтобы отвратить внимание придворных, слишком занятых железной маской, король однажды велел себе представить на выходе дикого ребенка, найденного между медведями, близ Ковно, в Литве, и присланного Виленским епископом вдовствующей королеве. Мальчик этот уходил вместе с медвежатами, за которыми охотились солдаты. Будучи пойман, он начал реветь подобно медведям, и это были единственные, слышанные от него звуки. В то время, когда королю объясняли средства, с помощью которых намеревались воспитать маленького дикаря и научить его по-французски, вошел граф Бюсси.

– Как! воскликнул он: – этот мальчик, такой милый, кроткий, жил до сих пор между медведями, и его хотят преобразовать по нашему образцу? Как жаль, что испортят такую цельную натуру!

Королю не понравилась эта шутка; все боятся, чтобы она не повлияла вредно на Бюсси, на которого уже и без того смотрят при дворе неблагоприятно за его эпиграммы и злые песенки.

Мило моей двери проходил Бриенн.

– Зайдите, пожалуйста, граф, сказала я ему: необходимо, чтобы вы дополнили мне давешний рассказ.

– Но я, кажется, все уже рассказал вам, графиня.

– Нет, вы еще не передавали мне, что Ла-Валльер была нарисована Лефебвром.

– Без сомнения в виде Дианы, как предполагал король.

– Да, и живописец представил ее среди красивого пейзажа; возле нее Эндимион, весьма похожий на его величество.

– Вот он сам себя обличает.

– А вдали… Но это занимательнее всего…

– Что же такое вдали?

– Лефебвр, нарисовал Актеона, с неизмеримо длинными рогами.

– Забавная мысль!

– Но угадайте – кто этот Актеон?

– Право, не знаю.

– Вы сами, бедный мой граф, и никогда сходство не было поразительнее.

– Увы, я это хорошо знаю.

– Готова биться об заклад, что вы имели повод не зайти ко мне сегодня утром.

– Без сомнения; подобные вещи неприятно разоблачать… Согласитесь, графиня, что шутка оскорбительна… А я так благородно вел себя с ним.

– Чего же вы хотите, это придворная забава… У нас смеются лишь над тем, что щиплет или царапает.