– Ребенок! Уберите её отсюда! Немедленно!! – главный из вояк не смог даже толком прошептать, из груди вылетал только обескураженный хрип, пока его руки тряслись вероятнее всего то того, что не сносить теперь головы не только от того страшного доктора, но и от шефа.

Я никогда не любил детей и совершенно не умел с ними общаться, поэтому даже не мог сказать сколько девчонке лет.

Десять? Двенадцать? Может немного больше?

Она была худая и миниатюрная в короткой расклешенной юбке, красной кофте с большими черными кругами и двумя шишками на голове, напоминая уши Мики Мауса.

Худые коленки, хрупкие пальцы, которые любовно держали лист с каким-то цветастым рисунком, волосы цвета спелой пшеницы и большие распахнутые голубые глаза, которые не по-детски цепко, но при этом открыто и наивно смотрели на всех по очереди в ожидании ответа.

Она не боялась темноты.

Не страшилась этих мужчин в черном, только слегка поморщилась, словно ей не понравился какой-то запах, вдруг переводя глаза в темноту клетки.

Туда, где в цепях на кафельном полу посреди кровавой лужи лежал я, думая, что тьма скрывает меня надежно и целиком.

Она видела меня, так же как и я видел ее прямо перед собой, понимая, что наши взгляды сошлись в одной точке, наполняя мое онемевшее тело чем-то горячим и оживляющим, словно ее маленькая молния попала и в меня.

Я не хотел пугать ее, но не мог надеяться на то, что мой одурманенный мозг шлет неверные сигналы и заставляет верить в то, чего на самом деле не было.

Я ошибся. Как и все эти обомлевшие мужчины, которые оторопели перед ребенком настолько, что никто не дрогнул, даже когда ее чистые голубые глаза менялись и изящные брови сошлись на переносице.

Я ощущал каждую ее эмоцию такую же свежую и яркую, вбирая их в себя жадно и горячо, чувствуя, как ее чистая, но такая сильная душа наполняется сначала возмущением, а затем яростью такой забавной, но откровенной, что кончик моих окровавленных губ дрогнул при виде этой мелкой воительницы и маленькой хозяйки, которая вдруг перевела взгляд на застывших по стойке смирно мужчин, неожиданно крикнув яростно и твердо:

– Вы что творите?!

Тонкие белые пальчики сжали в кулаке рисунок, который до этого так бережно берегли для своего отца, которого здесь очевидно не оказалось.

– Что вы с ним делаете я спрашиваю!!

– Черт!!!
– простонал главный вояка, едва не повалившись на очкарика, который с той секунды, как девчушка оказалась здесь, очень сильно захотел с туалет, и у меня не было уверенности в том, что он до него доберется вовремя.
– Уведите ее! Уведите срочно!!! СРОЧНО МАТЬ ВАШУ ЗА ДУШУ!!!

Это был крик отчаянья и отчетливого понимания того, что пришел последний день не только его службы, но и жизни, и я довольно усмехнулся даже несмотря на то, что губа треснула и новая струйка крови вытекала, забирая мою жизнь.

Все это стоило моей крови.

Последний яркий миг и голубые глаза девчонки, которая билась в руках одного из ошалевших вояк, кусаясь, царапаясь и глядя лишь на меня, пока ее насильно уносили наверх по лестнице.

Я слышал ее крики, переходящие в рыдания до тех пор, пока тьма не забрала ее, оставляя наедине с паникой этих прогнивших людей и их вонью.

— Это нехорошо. Это все очень нехорошо!

– Заткнись, придурок! – заорал начальник так натужно, что на его горле выступили тугие вены, а пот градом струился со лба на лицо. Его шатало, словно он вот-вот был готов грохнуться в обморок, когда раздались новые шаги и очкарик кинулся к лестнице, едва ли не падая на колени перед тем, кто не дошел до клетки, оставляя меня в неведении.

– Микаэла! Микаэла была здесь!

– Я понял.

Новый голос был на удивление мягким и спокойным, заставляя меня прищурится в попытках увидеть его обладателя, и порождая в душе ядовитый интерес, потому что этот человек не боялся.

Единственный не боялся ничего.

Ни зверя в клетке.

Ни ситуации с девчонкой.

Он был действительно настолько спокоен, словно находился где-то вне этого мира, даже если был сосредоточен и собран. Единственное, что его по-настоящему раздражало – это запах крови.

Слишком остро он ощущал его, отчего его сердце сначала замедлилось в своем беге, а затем словно сорвалось с обрыва вниз.

– Грант, сделай что-нибудь! – этот очкарик, кажется, был геем.

Извращенец хренов тянулся к этому отрешенному странному типу буквально всеми фибрами, стараясь подобраться ближе, раздираемый противоречивыми чувствами.

Он завидовал ему.

Искреннее, горячо, необъятно.

Считал, что все доставшееся этому Гранту несправедливо, и он бы мог быть на его месте при более благоприятных обстоятельствах.