– Пожалуйста,– Арцыбашев достал бумажник.– У меня их предостаточно.

Короткая сделка увенчалась успехом. Арцыбашев уже хотел пройти под полог и занять свое любимое, крайнее кресло, но тут его окликнули.

– Александр Николаевич!– молодой темноволосый парень в слегка потертом клетчатом костюме шагнул к нему, протянул руку.– Ба, я вижу, не признали?

– В общем-то, нет,– холодно ответил доктор. Он не любил, когда его одергивали и нагло лезли с рукопожатиями.

– Антон Марков, репортер из газеты Белая ночь. Мы встречались на собрании, в Университете, помните? Павлов представил свою Нобелевскую медаль и прочел доклад.

– Вот как?– Арцыбашев напряг память, и вспомнил. Действительно, на собрании хирургов и физиотерапевтов были журналисты, и среди них – этот странный паренек.– Вы, кажется, что-то спрашивали у меня?

– Верно!– парень улыбнулся еще шире.– Ваша цитата вошла в мою статью.

– Господа, до начала оперы пять минут,– напомнил между тем контролер.

– Вы на оперу?– Марков огляделся по сторонам.– Хотел вам представить еще одного моего, так сказать, коллегу. Он писатель и поэт, печатается во всевозможных газетах. Не только у нас, в Петербурге и Москве, но и за границей. Ах, вот он!

– Что такое?– притворно удивляясь, к Маркову подошел невысокий мужчина в белом костюме.

– Александр Николаевич Арцыбашев – а вот Иван Алексеевич Ильин.

– Приятно познакомиться,– незнакомец протянул руку. На безымянном пальце доктор заметил золотую печатку.

На вид Ильину было под сорок. Темные длинные волосы, расчесанные пробором направо, аккуратно подстриженные, короткие усы. Лицо довольно широкое, доверительное, но глаза – черные, быстрые и юркие, портили общий добродушный вид. Ильин не понравился Арцыбашеву; и тот, похоже, понял это.

– Вы не представляете, как много сейчас редактор требует с нас военной тематики,– продолжал болтать Марков.– Военные стихи, военные песни, военные рассказы. Издательство даже подняло цену – на прозе можно неплохо заработать.

– Да, и товарищ Марков, тем не менее, продолжает писать статьи,– немного насмешливо подметил Ильин.

«Товарищ…»– Арцыбашев немного напрягся. Это старое, дружелюбное слово за последние годы обрело другой, зловещий и заговорщицкий оттенок. Тех, кого называли «товарищами», официальная власть чаще всего величала «смутьянами». Для Арцыбашева это было плохое, опасное слово.

– А товарищ Ильин, тем временем, сейчас сочиняет что-то масштабное, эпическое. Представьте себе битву – самую Последнюю битву на Земле, и в ней сойдутся все силы Добра и Зла,– сказал Марков.

– Это будет нелегкая битва, полагаю,– прохладно отметил Арцыбашев. Ильин улыбнулся, снисходительно посмотрел на Маркова.

– Товарищ Марков немного преувеличивает. Но книгу я действительно пишу. Насчет Последней битвы не уверен, но Русско-японской войне в ней найдется место.

– И вице-адмиралу Дуболому тоже,– добавил Марков.– Ведь война неизбежно проиграна. Порт-Артур рано или поздно сдастся – у него нет ни кораблей, ни толкового начальства. Дуболом ведет эскадру навстречу неизвестности.

– Навстречу гибели,– поправил Ильин.

«Я и без тебя знаю»,– зло подумал Арцыбашев.

– А настроения среди рабочих – сами знаете, какие,– сказал Марков.– Почитайте нашу газету – там все сказано, и про Путиловский завод, и…

– Господа, опера начнется через минуту,– напомнил контролер.

– Мне пора,– Арцыбашев, кивнув обоим, быстро вошел в ложу. Его любимое кресло пустовало – словно специально ждало его. Отсюда он видел, как нарядные посетители наполняют зал.

«Что им до войны на другом конце империи,– пронеслось в голове Арцыбашева.– Когда грянет здесь, тогда и задумаются».

Императорская ложа пуста. Доктор вспомнил, что совсем недавно у царя родился сын. «Хорошее наследство ему достанется,– раздраженно подумал он.– Истощенная страна, повальная безграмотность, и вот такие «товарищи», как Ильин».

Развивать тему он дальше не стал. Прозвенел третий звонок, и в зале притушили свет. Занавес поднялся, грянул оркестр…

12

«Серый Петербург… родной и опостылевший… как бы хотелось покинуть тебя навсегда,– с щемящей в груди тоской думал Арцыбашев, возвращаясь после оперы домой. Закутавшись в пальто, он застегнул пуговицы до самой шеи, сжался от промозглой стужи, как застывшая пружина.– Как бы я хотел забыть тебя и твоих разношерстных жителей; забыть твой нервный, пасмурный нрав, твои леденящие дожди, твой медленно кружащий снег».

Пустеющие улицы, облитые светом фонарей, придавали дороге унылую сентиментальность. Арцыбашев видел это столько раз, и столько раз при этом мучился безответными вопросами – что дальше? Работать, пока позволяют? Пачкаться чужой кровью, смывать ее теплым душем и алкоголем? Крутить романы с молоденькими актрисками и танцовщицами? Копить деньги на безбедную старость? Жить степенно и неторопливо, заплывая жиром? Помогать людям, но при этом быть абсолютно пустым?..

– Останови,– сказал он, когда машина переезжала мост. Арцыбашев вышел и подошел к самому краю перил, наклонился.