– Здесь вся информация. Трясите его, как грушу, с обоих направлений. Он даже меня обдурил, а я такого простить не могу…– он посмотрел на Навалова с презрительным подозрением.– Вы-то хоть настоящий доктор?

– Я?..– Навалов испуганно встрепенулся, но тут же осмелел.– Да, голубчик, доктор. Хоть в Париже не учился, а все же диплом имею. А сейчас иду на второй, между прочим.

– Приятно слышать,– Арцыбашев протянул ему сторублевую купюру.– Спасибо, коллега, что потратили время на нас.

– Постойте, а как же Антонов?– спросил Навалов, не забывая забрать деньги.

– Кто не успел, тот опоздал. А мне надоело стоять и дышать трупными парами. Вы,– сказал Арцыбашев Яковлеву,– впустили их в себя уже сверх меры.

–Тогда я ухожу…– пробормотал он в ответ. Они вышли вместе.

Угрюмый и мокрый Прокофий Антонов, топтавшийся возле регистратуры, спорил с дежурным:

– Да когда же ваш доктор придет-то?

– Скоро должен быть.

– Да я уже десять минут жду!..

Потеряв жену и дочь, Прокофий осунулся и поседел, стал выглядеть совсем жалко. Исчез умелый хлопотный делец – вместо него на свет выполз тусклый, пахнущий перегаром бродяга.

– Что такое?– спросил Навалов.

– Вот – на опознание приехали,– ответил дежурный.

Прокофий, увидев Арцыбашева, выпучил глаза.

– Ты!!!…– возглас медленно потонул в животном рычании.

– Прошу не тыкать,– возразил Арцыбашев.– Мы не на базаре.

– Сукин ты сын, сволочь проклятая!..– Прокофий, воспрянув прежними силами, медведем пошел на него. Дежурный и прибежавшие на помощь санитары скрутили его, прижали к стене.

– Ты меня всего обескровил, поганец!..– брызжа слюной, кричал Прокофий.– Для чего я работал, для чего жил?!..

– Похороны Анны я оплачу,– ледяным тоном сказал Арцыбашев и вышел из морга.

«Все, к черту!»– добежав до машины, он хлопнул дверцей и прикрикнул на водителя:

– Будем ясной погоды ждать? Поехали уже!

«К черту это все,– яростно пережевывал Арцыбашев.– Все к черту! Надоело! Продам больницу, все продам и уеду к чертовой матери отсюда! Заберу мать и дочь – все, прощай, Россия! Поселюсь где-нибудь в Швейцарии… А ведь меня звали, заведующим отделения… Что же я тогда не согласился-то? Гордость взыграла, не иначе. Толку, что за тридцать – все такой же глупый и гордый! Черт с ними! Сам выкручусь… открою клинику… и дом будет у озера, а не в этом помпезном склепе!»

– Александр Николаевич?– опасливо обратился водитель.– А куда ехать-то?

– В больницу ко мне дуй, будь она проклята, мать ее…

Арцыбашеву сразу вспомнилось сегодняшнее представление в цирке; а точнее, гимнастка Эльза. «Ну и выдумали ей имечко… да еще и принцессой прозвали! Дура из дур – по канатам научилась лазить под музыку, развлекать дурное стадо своими фокусами! Тоже мне – наука!.. А ведь как похожа на Тарасову – и вытяжка, и телосложение. Все один в один… Жаль, что лица не разглядел – наверняка такое же глупое и голубоглазое. Может, вообще подросток? Может быть, даже мальчик?– Арцыбашев поморщился от отвращения.– Чем же Ника так восхищается в этой циркачке?.. Впрочем, глупое детское сердце никогда не видит дальше блесток и фокусов».

Арцыбашев прикинул – а если бы эта Эльза во время номера сорвалась? Скорее всего, сломала бы шею и умерла. Это в лучшем случае. В худшем – могла бы выжить, но осталась парализованной до конца жизни.

15

Возле клиники Арцыбашева стоял черный автомобиль. Его водитель, облаченный в шинель с погонами лейтенанта, вальяжно оперся на вытянутый капот и курил папироску. Похоже, дождь его абсолютно не волновал.

Машина доктора встала рядом. Арцыбашев кинул быстрый взгляд в сторону лейтенанта (тот продолжал курить, не замечая ничего вокруг) и зашел в клинику.

– Александр Николаевич,– вахтер поднялся из-за стойки.– Приехал генерал-лейтенант Костромской.

– Не знаю такого.

– Ну как же… герой русско-турецкой… он сам на прошлой неделе звонил…

– А, этот…– Арцыбашев глянул в окно. Черная машина стояла, но ее водитель, докурив, спрятался в салоне.– Решился-таки? И где он?

– В приемной. Маслов с ним разговаривает.

– Кто сегодня дежурная сестра?

– Нюра.

«Опять она,– досадливо подумал Арцыбашев.– Хотя, это может помочь».

Генерал-лейтенант Костромской, один из многочисленных героев последней Русско-турецкой войны, восседал на диване с важным, воинственным видом. Он был в парадном мундире – ордена и кресты облепили его грудь сверху донизу. Его старое лицо, изборожденное глубокими морщинами, хранило суровое выражение. Пышные седые усы с пожелтевшими от табака кончиками изредка подрагивали – генерал порывался задать вопрос, но каждый раз передумывал. Глубоко посаженные глаза, тусклые и мутные, смотрели на Маслова с презрительным недоверием.