Мехмед уставился на патриарха острым взглядом. А скулы у него так напряглись, что, казалось, еще немного и зубы затрещат. Он ведь старался провозгласить именно себя наследником Василевсов и старой Империи, обновленной в новой вере. И очень болезненно реагировал на любое покушение на свою власть. Поэтому слова Мануила Христонима[1] стали для него словно удар доской по яйцам. Однако надо отдать султану должное. Он с минуту поборолся со своим гневом, а потом не то прорычал, не то прохрипел:

— Объяснись.

— Ты, о солнцеликий, разумеешься будешь гневаться на такой поступок Святой Православной церкви. Но не сильно. Больше для того, чтобы иностранные шпионы видели твое негодование. Мы же, верные слуги твои, придем в Москву и не просто восстановим свое присутствие там, но и укрепим его. Что позволит нам ослабить Иоанна, а потом и сгубить. И его, и детей его, и весь род его вытравим. Оттого земля его рассыплется и будет поглощена степью, что пойдет под твою руку, и прочими соседями.

Мехмед закрыл глаза и несколько раз вздохнул.

Встал.

Подошел и, достав кинжал, приставил его к горлу Патриарха.

— Моя жизнь в твоей власти, о великий! — тихо, одними лишь губами произнес тот. — Так было, так есть и так будет. Ибо я служу только тебе. Я сказал дерзновенные слова, но, если ты сомневаешься в моей преданности, убей меня. Ибо мне невыносимо жить, зная, что мой господин во мне сомневается.

— И всю твою семью.

— Все в твоей власти.

— Хм… — хмыкнул Мехмед и убрав кинжал, пихнул Патриарха, чтобы тот отшатнулся.

Но Мануил не растерялся. Он не просто отшатнулся, а еще и нарочито упал. А потом подполз к ногам султана и поцеловал его сапоги. Тот скосился на визиря.

— Что думаешь?

— Православные могут взбунтоваться. Но они и так бунтуют регулярно. Впрочем, это может сильно рассорить Папу и Иоанну. И не только с ним, но и вообще с католиками.

— А если он откажется?

— Вряд ли этот юноша устоит перед таким соблазном. Еще недавно он был просто Великим князем — мелким властителем. Кроме того, это позволит ему примириться с Казимиром, что спасет его от окончательного разгрома.

— А я?

— О солнцеликий! — Прошептал снизу, от его сапог, Патриарх. — Ты великий султан, власть и могущество которого затмило былую славу Василевсов. Ты выше их. Былая держава Ромеев лишь пыль на твоих ногах. Видит Всевышний, ты и твои наследники продолжат приращивать державу эту великую, которая выплеснется далеко за пределы влияния Василевсов. Стоит ли тебе поклоняться их тлену, если уже сейчас ты столь силен, как никто из них?

Мехмед скосился на Мануила. Усмехнулся. После чего слегка пнул его сапогом.

— Поднимайся.

— Не смею, о солнцеликий!

— Я приказываю!

— Слушаю и повинуюсь! — С выражением произнес Мануил и поднялся. А потом со всем возможным почтением поклонился.

— А что православные? Разве провозглашение Иоанна наследником Драгаша не спровоцирует новые бунты? Визирь считает, что нет.

— И я согласен с ним. Бунты будут. Но не более тех, что есть. Они богобоязненные люди, но бедные… Им ближе заботы о хлебе насущном, чем столь высокие вопросы. Кроме того, помимо ссоры с Папой это провозглашение охладит отношения между Иоанном со Стефаном. Ведь господарь Молдавии также претендует на признание его наследником Драгаша.

— Хм. Но на основании чего его провозглашать Василевсом? Он ведь Рюрикович. А Зою Палеолог брать в жены не стал.

— Его ветвь дома Рюриковичей несет в себе кровь Константина Мономаха и Алексея Комнина. Этого достаточно. Мы можем воспользоваться его же словами о проклятье Палеологов. И «вспомнить» о старых династиях.

— И что конкретно ты предлагаешь?

Следующие пару часов они обсуждали детали, проговорим не только общую идею проекта, но и кто, где, чего и как станет делать. А уже на утро султан выпустил фирман, в котором провозглашал формулу, предложенную Мануилом. Что, дескать, султан стоит выше Василевса, раз, направляемый Всевышним, смог разгромить и полностью завоевать древнюю Империю. И что он провозглашал новую Империю, посвящая ее Аллаху, принимая на себя защиту веры и всех правоверных. То есть, смещал акцент конкуренции с уже почившей и завоеванной Византийской Империи к помирающему Халифату.

Мануил же, после переговоров, шел с едва заметной улыбкой на лице. Скорее даже усмешкой. Но ее мог бы разглядеть только очень внимательный человек.

— Как все прошло? — Спросил мужчина в черном, встав, при виде входящего патриарха.

— Как мы и планировали.

— Он согласился?

— Разумеется, — фыркнул Мануил и потер шею, где осталась царапина от кинжала. А потом поиграл желваками и очень остро глянул на собеседника. Если султан узнает, что задумал новый Патриарх Константинополя, то за жизнь его не дадут и медного пула. И за жизнь его сподвижников. Поэтому он сумел подавить в себе сиюминутное желание избавиться от этого свидетеля.