Томас почувствовал страх — да что там, ужас, обездвиживающий и отбирающий голос. Хотел крикнуть, пошевелиться — и не мог; чувствовал, что еще миг, полмига, и он сам расточится, словно тень (дух? душа? естество?) несчастного лондонского прохожего.

Но лишь проснулся с колотящимся в горле сердцем.

И уже выскальзывая из сна, уже открывая глаза под сияние нового дня в стране Ксанад, Томас вспомнил, где он видел такие камни: на безделицах, что вывозила из Волшебной Страны Ксанадская Торговая компания.

На «умных вещах».

— Скверно выглядите, сэр.

Томас смерил ирландца тяжелым взглядом, но не нашел на лице его и тени усмешки.

— Как там наш Уильям? — спросил хрипло. Остановил жестом начавшего было отвечать Фицпатрика, подхватил серебренный графин, припал: вода потекла даже за воротник. Постоял, запрокинув лицо к потолку, снова повернулся к ирландцу. Повел приглашающе донцем графина.

— Спит, — ответил сержант. — И спит неспокойно, сэр. Однако серебро в его ладони остается серебром.

— Как и у госпожи Франчески, — задумчиво проговорил Томас.

Прошелся к столу, взгляд зацепился за лежащий подле подсвечника, оправленный в кожу дневник вдовы Хэвиджа. Была ведь вчера какая-то мысль. Что-то же он хотел сделать, спросить… И почти сразу вспомнил.

— Сержант, — сказал, стоя к Фицпатрику боком, — а было ли на Александре Холле кольцо?

Макги задумался, почесал нос, смешно оттопыривая губу.

— Перстень, сэр, — сказал наконец. — С сапфиром. Камешек — очень так себе, инклюз, да к тому же треснувший.

— Интересно… — протянул Томас, не обращая внимания на взгляды, какие бросал на него ирландец.

Потом решительно поставил графин на стол.

— Полагаю, — произнес, — надо бы прогуляться.

Макги, однако, заступил ему дорогу.

— Сэр, — произнес укоризненно. — У нас была тяжелая ночь, сэр, но есть вещи, забывать о которых не стоит.

И протянул Томасу рукоятью вперед свой пистолет. Сам же поддел пальцами лежащий на сукне стола серебряный шиллинг. Покрутил его в пальцах, зажал в кулаке.

— Могу я узнать, сэр, с чего вы заинтересовались, был ли у капитана Холла перстень?

Томас, держа пистолет на сгибе локтя направленным в ирландца, пожал плечами.

— В дневнике госпожи Франчески я нашел упоминание, что покойному его подарили здесь, в стране Ксанад. Это показалось важным. Но, ради бога, не спрашивайте почему.

Ирландец меланхолично пожал плечами:

— Эта земля открыта поэтическим вдохновением. Прозрения здесь значат не меньше, чем опыты британских академиков. Понимать бы еще, что они нам обещают.

— Это я и попытаюсь нынче выяснить. А вы, Фицпатрик, поговорите с Амаром: мне кажется, ему есть что рассказать о вчерашнем. Так сказать, взгляд профессионала.

Макги разжал ладонь, качнул серебряной монетой.

— Хорошо, сэр. Я поговорю. Ваша очередь!

Монета отчего-то показалась тяжелее, чем обычно. Тепло пальцев Фицпатрика совсем на ней не ощущалось. Томас повертел ее, зажал, грея, в кулаке. Покрутил монету, показал ирландцу. Профиль короля-моряка провернулся раз-другой.

— А вы, сэр? — спросил ирландец, пряча пистолет за пояс.

— А я поговорю с одним деловым человеком, — вздохнул Томас. — Только, пожалуй, сперва поем.

Вблизи Альпорон удивлял даже больше, чем издали.

— Это место называется Девять Фонтанов, — сказала мисс Хэвидж и повела небрежно рукою.

С ней с прошлой ночи произошло удивительное изменение. Мертвенно-бледная, почти восковая тогда, на завтраке она была удивительно живой и розовой: как вампир из рассказа господина Полидори, напившийся крови. Но изменения касались не только внешности. Мисс Франческа словно позабыла о вчерашней одержимости демоном, об убийстве мужа и ранах, нанесенных его адъютанту.

(«Она чиста, — сказал, улучив момент, сэр Артур, чуть склоняясь к Томасу, но не отводя взгляда от женщины. — Мои люди позаботились об этом. Между случившимся вчера и ею словно прозрачная стена. Но она не опасна»: и Томас ему поверил, и вот, согласился сопроводить мисс Хэвидж на базар).

Девять Фонтанов за годы пребывания тут британцев сделались никогда не засыпающим рынком, подобием тех восточных базаров, о которых Томасу доводилось лишь читать.

Вот только на восточных базарах «чудеса» были фигурой речи. А здесь боги и божки подмигивали с каждого прилавка. Каждая вещь несла на себе отпечаток их присутствия.